— Хорошо пахнет. — Одобрительно улыбнулся он.
И не опираясь на руку, прыгнул сразу на ноги и выпрямился во весь рост, загребая ее своей рукой. Наклонился и неловко. Беззвучно коснулся губами ее носика. — Поучить, так и вовсе хорошая хозяйка из тебя получится.
— Тише, Радо, тише. — Встревожилась она, отстраняя его от себя. Расползется опять все и кровь пойдет. — А я уже всю рубаху изодрала.
Заяц исчез в их желудках с такой быстротой, с какой и при жизни не бегал. И Радогор с сожалением посмотрел на пустую баклагу.
— Водицы бы, так где ее возьмешь? — С сожалением проговорил он.
— Тут ручеек совсем не далеко из земли выбивается. Я быстро, на одной ножке, обернусь.
Глаза ее лучились от счастья, видя его снова бодрым и веселым, хотя и не понимала, как так можно? Батюшка от одной раны, бывало, пластом неделю лежал на лавке, да потом еще сколько времени вдоль стенок с клюкой ползал. А Радогора будто стая голодных зверей рвала, живого места не было, а он полежал, полежал и уж на ногах стоит и своими руками ее к себе тянет, да так, что и сердце сжимается от счастья.
— Не переживай, Ладушка. Здесь ночуем. Продует ветерком и все зарастет, как на собаке.
Рука поднялась над головой и пальцы чуть заметно шевельнулись. Ветки ласково заиграли листьями, зашумели приветливо и опустились, скрывая их от всего мира. И не успела она и удивиться, как оказалась на его руках, а его губы уже щекотали ее лицо, отыскивая в потьмах.
Радогор уснул сразу, как только коснулся земли. На бледном лице выступила испарина. Княжна со страхом смотрела на его повязки, густо окрашенные кровью, и с трудом удерживала себя от слез. К вечеру его лицо раскраснелось, губы пересохли и княжна осторожно, чтобы не прервать его сон, коснулась рукой его лба. Ладонь обожгло жаром.
Подхватилась, ругательски ругая бэра, которого коровий желудок, унес не вовремя. Заодно досталось и ворону, но как оказалось, совершенно не заслуженно. Ворон сидел на ветке прямо над их головой и следил за ними, черным и, как показалось княжне, озабоченным взглядом.
— Смотри за ни м. — Совсем уж было собралась сказать она. — Я к ручью.
Но не сказала, подумав, поймет ли ее птица. Одно дело, когда волхв говорит, а другое дело, обычная девушка, хоть и княжна.
Добежала до ручья и только сейчас сообразила, что тряпки, чтобы вымочить ее в ледяном ручье нет. Если от рубахи оторвать еще полосу, то и пуп прикрыть не чем будет. Наклонилась и оторвала кусок штанины, благо, если не подгибать их, то волоком тащились они бы за ней. Вымочила в воде, пальцы скрючились от холода, и не отжимая, кинулась обратно. Ворон поднял голову и встретил ее ворчливым «Кра…».
— Сама знаю! — Даже не оглянувшись на его голос, огрызнулась княжна и, свернув ткань в несколько раз, уложила мокрую тряпку на лоб.
Радогор, словно и не почувствовав леденящего холода, даже не вздрогнул и не поморщился. А вран снова что — то прокричал ей.
— Если делаю не так, сам спустись и покажи как. Видишь, огневица его взяла. Всего изодрал его зверь. И когти, сказал Радогор, у него плохие.
Вран после ее слов успокоился. Но не надолго. Сидел, нахохлившись на своей ветке, глядя на нее и на него сверху вниз с явной укоризной, пощелкал клювом, и спустился ниже. Но и здесь не усидел и, даже не распустив крыльев, прыгнул вниз. Занял место в шаге от них и принялся внимательно следить за тем, как она меняет, высохшую тряпку на влажную. Дождался, когда убежит к ручью, чтобы вымочить в воде высохшую, и перебрался к нему на грудь. И склонил голову на бок, прислушиваясь к его неровному частому дыханию, что — то неразборчиво бормоча. Обернулся, заслышав ее быстрые шаги, и с видимой неохотой вернулся на ветку, не переставая выдавать щелкающие звуки.
Так и провозилась до самой ночи, пока дыхание Радогора не успокоилось, а на лице снова не выступил, теперь уже холодный, пот. Боясь причинить ему боль, осторожно привалилась к его телу и сколько бы не таращила, борясь со сном, глаза, но все — таки, уснула.
А проснулась от того, что поймала на себе его внимательный взгляд. Но глаза открыть не торопилась, чувствуя, как его рука чуть касаясь чуткими пальцами ласкает ее грудь. Лежала, затаив дыхание, чтобы не спугнуть эту руку и сердце щемило от восторга.
— Просыпайся, Ладушка. Открывай глаза. Вижу…
И попытался снять свою руку с ее тела. Но она не позволила, удержав его уку своей.
— Утро уж… И оскомину набьешь, если сразу всего и много. — С улыбкой сказал он.
Но руку не отнял, продолжая поглаживать грудь.
— Скажи, Лада, кто еще у тебя дома остался?
— Матушка. — Не понимая его, быстро отозвалась она, подаваясь к нему всем телом. Задумалась. — Нянюшка, совсем старенькая. Матушку мою еще на своих руках выносила. И со мной выводилась. И как бы все, если не считать воеводы Свища.
Своей рукой мягко отправила его руку вниз по телу, но он, делая вид, что не понимает, вернул руку обратно.
— Имя у того воеводы уж очень не воеводское. Свищ! Со зла не придумаешь такое. — С улыбкой сказал он.
И надолго задумался, продолжая перебирать твердый, как наконечник бронебойной стрелы, сосок в своих пальцах, словно не замечая, как по ее телу волнами прокатывается дрожь.
— А это и не имя, Радо. Имя ему Свист. Батюшкин сводный брат он. Зубы у него во рту стоят широко. Редкие выросли. Из — за тех зубов он и свиблит, и первую букву не выговаривает. — И ловко передразнила своего родственника. — А Свищом его уж люди окрестили, как бы его отец с матерью не звали. Вот батюшка Свищов был настоящий воевода. Посмотришь, и от страха оторопь берет. Только убили его, когда я еще совсем маленькой была. А там и матушка его вскоре умерла. А Свища батюшка мой к себе взял. А потом и воеводой сделал. А зачем это тебе?
Влада приподнялась на локте и заглянула в его лицо.
— Должен же я знать на кого оставлю? — Неохотно отозвался Радогор и поспешно встал. — Пора нам, Ладушка. И так перележал. Не все же нам по лесам и оврагам хорониться.
— А, может, рано тебе еще ходить, Радо? Всю ночь в огневице прометался. Суток не прошло. — И смущенно закончила. — И мне не наскучило вовсе…
— Самое время, моя княжна. Как бы приятель мой задиристый не оклемался, да и не пустился за нами вдогонку. Живуч уж больно, зверюга. Я и то начал думать, что не отобьемся.
И чтобы не искушать себя и ее больше, легко поднялся на ноги и развел ветви руками.
— Иначе наш бэр снова потребует для себя еды.
Лада скорбно вздохнула и, не вступая больше в спор, быстро влезла в разодранную рубаху и, столь же изодранные со вчерашнего вечера, портки.
