– Да плюнь ты на него, – посоветовал сытый и благодушный друг. – Раз уж его даже могила исправить не смогла… Кстати, Сива меня сегодня о тебе спрашивал, привет передавал.
– Ну и ты ему от меня передай, – рассеянно отмахнулась девушка, не поняв намека. – А этому… этому… я завтра такое приготовлю, что будет знать! Тараканов жареных, вот!!!
* * *
Цыке не спалось.
Звезд на небе было мало, и те мелкие – начало лета, не вызрели еще. Шумел лес, покрикивала ночная птица, бесшумно выскакивая из тьмы и снова в нее ныряя в погоне за ночными мотыльками. Только что вроде на том конце луга орала, и внезапно под самым ухом: «А-а-ать! Кр-р-р!» Первые ночи мужики шугались, вздрагивали, потом привыкли.
У ближайшего костерка воронами нахохлились караульные – тсец и два тсарских работника-«ополченца». В лицо Цыка их знал, но близко сдружиться не удалось: все мужики держались своих кучек, как из весок приехали. Разве что внутри «кулаков» худо-бедно сошлись, и то на них опять-таки разбились по знакомству.
Справа от Цыки громко храпел Колай, слева ворочался и пыхтел Мих.
– Жарко, – раздраженно пожаловался он.
– Так скинь покрывало, – посоветовал друг.
– А без него комары заедают.
Комарье, несмотря на жару и сушь, действительно вилось облаками, но интересовалось почему-то исключительно Михом. Лежать рядом с ним было безопаснее, чем у накормленного ромашкой костра, – всех на себя оттягивает.
– Как думаешь, что сейчас на хуторе делается? – Цыка глядел на желтоватую звездочку, растущую наособицу. Из Приболотья ее тоже видать, только висит вроде повыше.
– Что, что… – проворчал чернобородый. – Небось спят все давно. Это мы, как дурни, на колких ветках ворочаемся. И ячневая каша в животе урчит, надоела – сил нет.
Цыка прихлопнул комара, не иначе как по ошибке севшего ему на лоб.
– У жены уже срок подходит.
– Не надо было Сурка бояться.
– Никого я не боялся, – обиделся батрак. – Он меня нанял, деньги хорошие посулил.
– Ну тогда радуйся, что удачно устроился, – хмыкнул Мих.
Радоваться не получалось. На душе было тоскливо и одиноко, а еще грыз червячок какой-то неправильности, будто на развилке не туда свернул – и возвращаться вроде глупо, дорога ровная, должна вывести, и неуютно на ней почему-то.
– Ты ж сам говорил, что свет повидать хочешь, а теперь на кашу жалуешься.
– Так на кашу ж, не на свет. Хотя… – Мих повернулся к Цыке, еще понизив голос, чтоб не только караульные, но и Колай расслышать не смог, если вдруг проснется. – Не нравится мне это. Лопаты им никак не подвезут, ага. А еды для полутора сотен народу на две недели просто так взяли, на всякий случай. И ты видал, чему они нас учат? С утра до вечера по лугу строем гоняют: «Первый ряд – замах! Шаг! Удар! Второй ряд – замах!..»
Цыка поморщился: он как раз был в первом ряду, и в начале обучения неумеха сзади не раз засаживал ему палкой по голове. Но со временем мужики приловчились, стали работать «копьями» слаженнее.
– Так не дома защищают, – уверенно продолжал Мих. – Так в чистом поле первый вражеский удар держат.
– Думаешь, быть войне? – с содроганием уточнил друг.
– Если савряне первыми не полезут, то вряд ли, – рассудительно заметил чернобородый. – Из наших-то никому плуги на копья менять не хочется. Но раз тсарь нас сюда выдернул – наверное, знает что-то…
Птица пронеслась над самым лицом Цыки, мазнув ветром по обросшим бородой щекам.
– А чтоб тебя! – Батрак отмахнулся, но куда там – даже кончика хвоста не задел. – Летает тут… дрянь всякая.
Разговор оборвался. Мих еще немного поерзал, закрыл глаза и вскоре начал посапывать, переложив тяжкие думы на плечи приятеля.
Костер притух, звезды стали казаться ярче, а комары – звонче.
Хорошо мольцу – послонялся по стоянке пару дней, а потом ушел. Никто его останавливать, разумеется, не стал – половине народа надоел хуже овода, а другая, вот диво, так в его россказни уверовала, что по семь раз на дню Хольге молиться принялась, ожидая предсказанного конца света. Знаменный уже до сушняка проплевался, что с этим «добровольцем» связался: от подошвы отлипло, а запах остался.
Эх, надо было все-таки послать Сурка лесом… только что уж теперь.
* * *
Наловить тараканов Рыска не успела – Альк вернулся с работы еще раньше вчерашнего, злющий, полуголый и весь в крови. Изодранной рубашкой он обмотал правое плечо, но на брусчатке все равно там-сям оставались яркие расплесканные капли.
– Что?! – схватилась за сердце Рыска, позабыв об обиде и мести.
– Забулдыгу одного выкидывал, – огрызнулся саврянин, проходя в дом под полными ужаса взглядами соседей. – А он меня ножом.
– А ты его?!
– Выкинул… Заплатили мне за рубашку, не волнуйся. И за царапину.
Стража за саврянином не гналась, возмущенная толпа тоже. «Значит, не врет», – с облегчением подумала девушка.
– Я за тебя волнуюсь!
– За меня тем более нечего. – Альк шлепнулся на лавку, вытянул ноги на полкухни.
«Царапина» оказалась порезом поперек всего плеча, глубиной в ноготь. Так просто, похоже, не заживет.
– Почему ты к лекарю не зашел?!
– До него было дальше, чем до дома. Они ж все на холмах у целебных грязей сидят, – пренебрежительно фыркнул саврянин. – Чтоб было куда ошибки прятать.
– Давай сбегаю позову!
– Вот еще, из-за такой мелочи. У тебя иголка с ниткой есть?
– Есть, но…
– Тащи сюда.
Жар отнесся к ране куда спокойнее.
– Теряешь сноровку, – ехидно заметил он и без просьб полез шарить на полке, отыскивая бутылку с крепким вымороженным вином. – Что ж увернуться-то не смог, видун?
– Выбор был – по плечу или по горлу. – Альк здоровой рукой взял бутылку, отхлебнул и поморщился. – Сойдет. Кружку еще дай.
– Прочитать тебе молитву во здравие?
– Для начала – себе во упокой. – Саврянин плеснул вина в кружку, бросил туда иголку с ниткой и хорошенько взболтнул. Протянул Рыске: – Зашивай.
– Я?!
– Если б у меня руки из задницы росли, я б и сам дотянулся. Но, к счастью, они у меня в положенном месте.
– А может, Жар?
– Еще чего. Чтоб она у меня вообще отвалилась? – Альк шевельнул пальцами раненой руки.
Рыска нерешительно вытряхнула на ладонь иголку с покрасневшей от вина ниткой. Одно дело рубашку штопать, и совсем другое – по живому телу! Это ж так больно, наверное…
– Но я никогда…
– Вот и научишься.
Саврянин приподнял плечо, заставив края раны сомкнуться. Кровь все равно продолжала подтекать, разноцветными пятнами – алое, бурое, вишневое, – заляпав руку и полспины. Вытирать было бесполезно, кровить начинало с удвоенной силой.
– Шей давай, – поторопил Альк. Загар не скрывал его бледность, а подчеркивал, став сероватым. – Пугаться потом будешь.
