Метрах в ста пятидесяти от нас немцы поперек лощины выкопали окопы и заняли оборону. Изредка они постреливали, спокойно ходили вдоль окопов, даже не прячась. Немцев было хорошо видно и мы из воронки смотрели на них, чего они делали. Капитан сказал, что сегодня дальше мы не пойдем. Немцы продержатся до вечера, а потом уйдут сами. Вот так уже много дней. Они за ночь уходят километров на десять-пятнадцать, а мы будем их догонять на столько же километров.
Настоящие бои с танками, пушками и самолетами проходят где-то рядом. Капитан немного посидел в воронке, посмотрел на немцев, поговорил со мной и ушел по своим делам. Я остался со своим соседом Толиком. Немцы по-прежнему сидели в своих окопах и изредка постреливали. Некоторые бегом, другие, совсем как на прогулке, переходили из окопа в окоп. Было впечатление, что они нас совсем не боятся и так, своим спокойным прохаживанием вдоль окопов, игнорируют нас. Один немец высунулся из окопа до пояса и стал смотреть в нашу сторону из бинокля. Для меткого стрелка это была хорошая мишень. Я прицелился и выстрелил. Мгновенно немец исчез. Пуля зацепила его или он просто спрятался, поняв, что стреляют хорошо и прицельно - об этом немцы нам не сообщили, но больше так смело в бинокль нас не рассматривали. После моего выстрела они перебегали только бегом. Потом начал стрелять и Толик. После каждого моего выстрела бегущий немец обязательно падал. Либо от попавшей в него пули, либо как способ самосохранения.
Через несколько минут вокруг нас стали подниматься фонтанчики земли от пуль. У немцев, наверное, тоже были хорошие стрелки. Они нас заметили и тоже стали обстреливать. Дольше на этом месте оставаться было нельзя. Посоветовавшись, решили сменить воронку на другое место. Впереди нас и правее был большой овраг, заросший кустарником. Там мы были бы ближе к немецким окопам и в то же время, в кустах, незаметными. Маскируясь, вылезли из воронки. Пробрались к оврагу с нашей стороны и потихоньку стали спускаться вниз, чтобы перейти на другую сторону. Мы успели спуститься только до половины нашей стороны оврага. Неожиданно для нас с другой стороны в нас начали стрелять. Стреляло человек пять или шесть. Их сторона была в зарослях кустарника, и мы их не видели. Зато мы для них были, как на ладони. Наша сторона оврага была покрыта только травой и спрятаться было невозможно. Когда пули щелкали где-нибудь рядом, мы переставали двигаться, создавая впечатление, что мы убиты. Это немного помогало. Немцы стрелять переставали. Как только они прекращали стрельбу, мы быстро вскакивали и бежали вверх из оврага. Стоило нам подняться и побежать, как стрельба начиналась снова.
Трассирующие пули даже днем были хорошо видны. Они впивались в землю впереди нас, сбоку. Иногда совсем близко, иногда подальше. Мы бежали вверх в гору то вместе, то по одному. Если вниз мы спускались минуту-две, то поднимались вверх под пулями минут десять или больше. Когда поднялись на верх и считали себя уже в безопасности, немцы все продолжали стрелять в нас. То ли они вошли в азарт, то ли им было видно нас, но они стреляли. Невдалеке от оврага стояла беленькая украинская хата. Она была вся утыкана дырочками от пуль, предназначавшихся для нас. Приблизившись к хате, чтобы отдышаться и передохнуть, мы заметили, что пули и теперь попадают в хату, в стены, в окна. Немцы видели нас. Они находились где-то выше и, стреляя вниз, промахивались. Может это и спасло нас. Их сторона оврага была выше нашей. Может быть так, а может быть и по-другому. Факт то, что нам повезло, а немцы в нас не попали, не подстрелили.
Немного отдохнув, мы пошли к центру села. Возле одного из домов сидело несколько солдат и из котелков кушали свой обед. Время было послеобеденное. Только мы успели познакомиться, как в небе появилось три одномоторных немецких самолета. Были они маленькие, подвижные. Летали кругами над селом и обстреливали нас из пулеметов. По улице ехала автомашина. Увидев самолеты, она близко прижалась к ближайшему дому. Но самолеты заметили ее и обстреляли из пулеметов. Пули были трассирующие, и казалось, что с неба идет огненный дождь. Машина и дом загорелись, а самолеты улетели. Вначале мы с Толиком хотели было спрятаться, но рядом сидящие солдаты на самолеты не обратили никакого внимания. И мы тоже не спрятались. Они спокойно сидели и кушали из своих котелков, даже не поинтересовались, кто попал под обстрел. Будто их все это не касалось. Когда самолеты улетели, я спросил одного, почему они не прятались. Тот проглотил ложку обеда, помолчал, наверно думал, как ответить, потом как-то безразлично сказал:
- А чего прятаться? Не здесь, так в другом месте подстрелят. Если не сегодня, то завтра. У нас от первоначальной роты и осталось то человека два или три. Так что и прятаться есть ли смысл, все равно подстрелят.
Нам тоже хотелось кушать. Своих продуктов у нас не было. На кухне нам сказали, чтобы мы обратились к своему старшине. А старшины у нас тоже не было. Толик, навоевавшись и насмотревшись на войну, сказал:
-Я лучше пойду домой. Кушать здорово хочется. - и он направился домой, а я решил его проводить.
Пока мы дошли до окраины села, в разных местах на улице разорвалось несколько снарядов. Некоторые дома горели. Немцы с самого утра монотонно посылали в село снаряды. Они рвались в огородах, на улице. Разваливали украинские хаты мазанки или поджигали их. Иногда осколки попадали в людей, в скот. У выхода из села возле хаты сидело двое раненых красноармейца, они ждали попутную машину. У одного была перевязана рука, и ему рядом стоящий солдат делал из газеты самокрутку. Я спросил раненого:
- Здорово зацепило?
Тот, взглянув на меня, ответил:
- С меня хватит. Я отвоевался.
Мы постояли рядом, посмотрели, как изредка, в разных местах рвались снаряды, и Толик направился домой. Перед тем, как ему уйти, мы обговорили сложившуюся ситуацию. У нас у обоих не было никаких документов. У Толика была какая-то справка из школы, говорящая, что он является учеником какого-то класса. А у меня совсем не было ничего. Поскольку он шел домой и ему дома документы были не нужны, то эту школьную справку он отдал мне. Авось, может пригодиться, так подумали мы оба. По выражению лица и по тому, как он отдавал мне свою справку, я понял, что он питает ко мне симпатию и понимает мою трудную ситуацию, считает меня своим другом, одинаково равным по мужеству и смелости. И если бы все зависело только от нас самих, то он, не колеблясь, остался бы рядом. Справку он отдавал с сознанием своей верности другу и что она, справка, может мне пригодиться.
Когда Толик ушел, уже вечерело. Надо было позаботиться о ночлеге и вообще как-то определиться. Я отыскал хату, где располагался штаб войсковой части. Там находилось несколько офицеров, в том числе тот самый капитан, с которым мы успели познакомиться по дороге из Котовска и с которым сидели в воронке, рассматривая немцев. Я сказал, что пришел сюда вместе с ними из Котовска с передовыми частями. Знакомый капитан подтвердил это. Я попросил, чтобы меня определили в какую-нибудь часть, чтобы я числился их солдатом. Мне велели, чтобы я обратился утром, а пока до утра где-нибудь переночевал. Я расположился на лавке в соседней комнате, где находились сами хозяева хаты. Хозяин дома показался мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, откуда я его знаю. Он несколько раз выходил на улицу, потом все стихло. Не успел я уснуть, как в дом зашел солдат и велел вместе с ним идти в штаб. Там за столом сидел все тот же офицер, а перед ним стояли два легионера в немецкой форме, казахи или киргизы.
