Так что статуи в Зале Богов украсили первыми весенними цветами; куча свадебных подарков лежала в ярком изобилии у Черного Стула; и люди собрались под куполом так плотно, словно овцы на зимовье; и сам воздух был затуманен от их дыхания.
Благословенная пара пела обещания друг другу под взорами богов и людей. Столбы света от купола сверху высекали огонь на полированных доспехах короля и обескураживающих украшениях королевы. И все аплодировали, хотя, по мнению Ярви, певческий голос короля был не очень, да и у королевы не многим лучше. Затем Бриньольф пробубнил свое самое замысловатое благословление из всех, что это священное место когда-либо видело. А Мать Гандринг рядом с ним нетерпеливо опиралась на свой посох, и каждый колокол в городе внизу весело звенел.
О, счастливый день!
Как Утил мог быть недовольным? У него был Черный Стул и лучшая жена из всех, о ком мог мечтать мужчина, которую домогался сам Верховный Король. Как могла не радоваться Лаитлин? На ее цепочке снова висел украшенный драгоценными камнями ключ от сокровищницы Гетланда, а священников Единого Бога вытащили из ее монетного двора и кнутом прогнали через Торлби в море. Как было не веселиться народу Гетланда? У них был король из железа и королева из золота, правители, которым можно доверять и которыми можно гордиться. Правители, которые быть может, плохо поют, но каждый с двумя руками.
И несмотря на их счастье – или скорее из-за него – Ярви вряд ли наслаждался свадьбой матери больше, чем сожжением отца. Того события Ярви не мог избежать. Если кто и заметил, что он сбежал с этого, несомненно, они бы не огорчились.
Погода снаружи лучше подходила его настроению, чем духота с ароматом цветов внутри. В этот день дул ищущий ветер с серого моря, который завывал среди зубцов цитадели и бил Ярви соленым дождем, когда он шагал по истертым ступеням и вдоль пустых дорожек.
Он увидел ее издалека, на крыше Зала Богов. Ее слишком тонкие одежды прилипли к ней от дождя, волосы яростно развевались на ветру. Он увидел ее в нужное время. Он мог бы пройти мимо и найти другое место, чтобы хмуро смотреть на небо. Но ноги привели его к ней.
– Принц Ярви, – сказала она, когда он приблизился, отрывая зубами кусочек от искусанного ногтя и сплевывая его на ветер. – Какая честь.
Ярви вздохнул. Это был утомительный шаблон последних дней.
– Я больше не принц, Исриун.
– Нет? Разве твоя мать не королева? Разве ключ от сокровищницы Гетланда не на ее цепочке? – Ее белая рука прижалась к груди, где больше не было ни ключа, ни цепочки, ничего. – Как называть сына королевы, если не принцем?
– Глупый калека? – пробормотал он.
– Ты был им, когда мы встретились, и несомненно всегда им будешь. А еще сыном предателя.
– Тогда у нас больше общего, чем раньше, – бросил Ярви, увидел, как ее бледное лицо исказилось, и немедленно пожалел об этом. Если б все пошло чуть-чуть иначе, возможно это они купались бы в славе там, внизу. Он на Черном Стуле, а она на стуле подле него. Ее глаза бы сияли, и она нежно сжимала бы его иссохшую руку. И они разделили бы тот лучший поцелуй, о котором она просила по его возвращению…
Но все пошло так, как пошло. Сегодня не будет поцелуев. Ни сегодня, никогда. Он посмотрел на волнующееся море и положил кулаки на парапет.
– Я пришел не для того, чтобы спорить.
– А зачем ты пришел?
– Подумал, надо сказать тебе, раз… – Он сжал зубы и посмотрел на скрюченную руку, белевшую на мокром камне. Раз что? Раз мы были нареченными? Раз когда-то они друг для друга что-то значили? Он не мог заставить себя произнести слова. – Я уезжаю в Скекенхаус. Пройду испытание министра. У меня не будет ни семьи, ни права по рождению, ни… жены.
Она захохотала на ветру.
– И еще больше общего. У меня нет ни друзей, ни приданого, ни отца. – Она повернулась, чтобы посмотреть на него, и от ненависти в ее взгляде ему стало плохо. – Они утопили его тело в навозе.
Возможно, это должно было обрадовать Ярви. Он довольно часто мечтал об этом, молился об этом и прилагал к этому все свои усилия. Сломал все и принес в жертву друга и дружбу ради этого. Но, глядя в лицо Исриун, чьи красные глаза утонули в темных глазницах, он не чувствовал триумфа.
– Мне жаль. Не его, тебя.
Ее рот изогнулся от презрения.
– Что, по-твоему, для меня значат твои сожаления?
– Ничего. Но все равно жаль. – Он убрал руки с парапета, повернулся к своей нареченной спиной и пошел по ступеням.
– Я поклялась!
Ярви помедлил. Он очень хотел покинуть эту проклятую крышу и никогда не возвращаться, но теперь по коже на шее побежали мурашки, и он, сам того не желая, обернулся.
– Да?
– Клятвой солнца и клятвой луны. – Глаза Исриун горели на белом лице, и мокрые волосы хлестали ее. – Я поклялась перед Той Кто Судит и перед Тем Кто Помнит, и перед Той Кто Скрепляет Узы. Мои предки, похороненные на берегу, стали свидетелями. Тот Кто Наблюдает и Та Кто Пишет стали свидетелями. Теперь и ты свидетель, Ярви. Это будет цепью на мне и не даст мне покоя. Я отомщу убийцам моего отца. Я поклялась в этом!
Затем она улыбнулась перекошенной улыбкой. Насмешкой над той улыбкой, что она ему подарила, покидая Зал Богов, в день, когда они были помолвлены.
– Как видишь, женщина может поклясться той же клятвой, что и мужчина.
– Если ей хватит на это глупости, – сказал Ярви, повернувшись.
В тот вечер, когда Ярви вернулся, Мать Солнце ровно улыбалась, погружаясь за край мира.
Гетландцы считали этот день первым днем лета. Кошки грелись на горячих крышах Торлби, морские птицы лениво перекрикивались, легкий ветерок приносил соленый привкус на крутые дорожки и в открытые окна города.
И в двери покоев старого министра, когда Ярви, наконец, удалось открыть тяжелую щеколду увечной рукой.
– Странник вернулся, – сказала Мать Гандринг, откладывая книгу и поднимая клубы пыли.
– Мать Гандринг. – Ярви низко поклонился и продемонстрировал ей чашку.
– И ты принес мне чай. – Она закрыла глаза, понюхала пар, сделала глоток и проглотила. На ее морщинистом лице появилась улыбка, которую Ярви всегда был так горд видеть. – Без тебя все было не так.
– По крайней мере, вы больше не будете нуждаться в чае.
– Значит, ты прошел испытание?
– А вы когда-нибудь сомневались?
– Не я, брат Ярви, не я. И все-таки, ты носишь меч. – Она хмуро посмотрела на клинок Шадикширрам, висевший в ножнах у него на поясе. – Доброе слово отражает большинство ударов.
– Я ношу его для остальных. Он напоминает мне, откуда я пришел. Министр выступает за Отца Мира, но мудрый министр не чурается и Матери Войны.
