и психика хрупки. Потому лишь один инстинкт превалирует над остальными, главный
принцип существования — самосохранение. Выключи его и включится другая программа
— самоуничтожение. Человек доведет себя до могилы, заодно положив рядом пару
соплеменников. Они еще более одиноки, чем мы. Каждый за себя, сам по себе,
раскиданные по миру, живущие каждый в своей ячейке соты — благоустроенных
квартирках. Закрытые двери, закрытые окна, как спасение от вторжения, как
страховка безопасности, спасение себя и глупых безделушек, коими они окружают
себя, отдавая им свое сердце и жизнь.
— Грустно.
— Грустно, — согласился Урва. — Но это не наша печаль, малышка, у нас хватает
своих. Спи, дядя Урва посторожит твой сон…
— Бэф больше не придет?
— Нет. Пока ты не поймешь, кто ты и с кем. Но он всегда будет рядом, всегда.
Поверь, я знаю, что говорю.
— Я Варн!
— Ты несмышленыш, запутавшийся, потерявшийся и зависший меж двух миров. Но
каждый из нашего клана всегда будет рядом с тобой, что бы ты ни выбрала. Только
позови, только подумай.
— Я не понимаю.
— Скоро поймешь. Ты растешь, крепнешь. С каждым днем чувствуешь все больше, все
больше видишь, понимаешь, вспоминаешь. Именно этого Бэф и боится.
Лесс непонимающе посмотрела на брата:
— Варн не знает страха.
— За себя — нет. Но есть другие, что ближе тебе, чем ты сам…
Лесс, тяжело вздохнув, уткнулась в подушку: быстрей бы вырасти и все понять.
И сонно спросила:
— Как рождаются Варн?
— Поцелуй. Яд нашей слюны готовит тело к перерождению. Если яда достаточно,
наступает летаргия… Так бывает обычно.
Урва грустно улыбнулся, глядя на заснувшую сестру:
— Но с тобой все было по-другому…
И настороженно потянул ноздрями воздух — за стеной явно кто-то был…
`Бэф'?
`Да', - ответил тот нехотя: `Присмотри за ней. Я ухожу в город'.
Станевич, Гриеску, Максимов, Хоргер, Янч, Прот, Кузнецова, Белявина… Да,
кажется и не вспомнить всех. А помнятся автобиографии, фамилии, лица. И не смыть
их суетой бегущих, галопирующих дней, лихорадочными передышками. Все, кого она
убила по заданию Гнездевского, словно кирпичики стеной, выстраивались за спиной
и множились, множились, множились. Не пробраться сквозь ту стену, не вернуться
пусть в глупое, но безмятежное время. Прошлое стерлось, настоящего, по сути, не
было, о будущем и не мечталось. Впереди было люто холодно, а позади дико больно.
Жизнь, что капкан, захлопнулась, зажав Алису меж двумя железными зубьями
отмеренного ей пространства — Игнатом Гнездевским и всем СВОН в его лице и
смертью. Она не боялась ее, изучив в совершенстве, но пока дарила другим, убивая
себя, и мечтала о мести капитану. Брела, как получится, тупо выполняя приказы,
уже не чувствуя ничего кроме безмерной усталости и ненависти. Порой настолько
лютой, что она разливалась по сознанию, путала мысли и топила разум. В этом
океане тонул не только Гнездевский — Сталеску. Порой она сама не могла сказать
точно, кого ненавидит больше — себя или Игната?
Первое время она металась в поисках выхода, не находила, злилась и не то, что
сдалась, а скорей затаилась. Усталость и отвращение к себе, к той миссии, что
выполняет, выжгли ее изнутри, состарили, обратив душу в прах.
Она стала высококлассным специалистом, ее оценили, повысили в звании, поручали
самые тяжелые, опасные задания, с которыми она с блеском справлялась. И уже не
мечтала промахнуться, не могла, даже если б сильно захотела. Тренировки,
ежемесячные стрельбы, ежеквартальные курсы переподготовки вышколили ее настолько,
что она перестала чувствовать себя человеком, превратилась в автомат, очень
мощную программу, живущую отдельно от всех законов природы, вне людского
сообщества. Впрочем, иначе и быть не могло. Любой агент СВОН был изначально
изолирован как от окружающего мира, так от своих же товарищей. В этой паутине
каждый был сам по себе и знал не больше, чем нужно, чем позволено было знать. Ни
друзей, ни семьи, ни каких-либо привязанностей невидимкам не полагалось.
Безликость, неприметность и постоянные тренинги, что выхолаживали душу, но
держали тело в форме. Алиса превратилась в нечто среднее меж хамелеоном, самым
матерым хищником и компьютером. Талантливая актриса, гениальная машина для
обнаружения и устранения объектов любого уровня сложности и очень одинокая,
лишенная нормальной жизни, обычных среднестатистических радостей женщина.
— Что не так, Лиса? — спросил ее после очередных плановых курсов
переподготовки Тропич, протягивая пропуск на выход из части.
— Чем вызван ваш вопрос, сержант?
Мужчина замер, встретившись с ее пустым пространным взглядом, и впервые не
выдержал его, отвернулся. Но все же не преминул дать отеческий совет:
— Я знаю, что с тобой, Алиса. Понимаю. И наверное, не открою большую тайну,
сказав, что дальше будет лишь хуже. Хочу дать совет: не думай спрыгнуть с этого
поезда. Иначе, чем под колеса, не получится.
Алиса молча взяла пропуск, повертела в руке и вдруг, вскинув взгляд на сержанта,
тихо сказала:
— Я больше не могу убивать.
— Игнат пустит тебя на мясо, — так же тихо заметил Тропич.
— Не получится, — без уверенности парировала девушка.
— Сможет. Сама знаешь — без раздумий. Только почует, что ты против него, только
заподозрит… Будь с ним осторожна, Алиса.
Старый вояка развернулся и, не попрощавшись, направился к казарме. Он многое мог
бы ей сказать, но разве имел право? Да и не было в том смысла — Алиса давно уже
превзошла своего учителя и знала ответы на все вопросы, трезво оценивала силы,
шансы.
Сталеску провожала его взглядом и переводила на внятный язык то, что он хотел,
но не мог, не смел высказать открыто: Игнат знает, что ты близка к срыву. Он
знает, что ты против него. Он настороже, а ты в опасности. Не делай глупости,
мобилизируй силы — развей его сомнения. Глупо идти на конфронтацию, обострять
отношения. Этого врага тебе не одолеть. Ты умрешь, и мне будет очень жаль. Не
