— Умри! — прорычал я.
«Сам умри!» — ответил мне монстр.
Я распахнул пасть и напал на того, в зеркале.
Треск, хруст, звон! И боль. Зато я наконец перестал его видеть. Впрочем, как и все остальное тоже.
Держась за лицо, я вышел из ванной и на ощупь включил свет. Зеркало было разбито вдребезги. Лицо было в крови, руки тоже. Между пальцами стекала и капала кровь.
Зато это были мои пальцы. А не его, не змея.
Я ушел на кухню, умылся и закурил, хотя обычно в доме этого не делал. Сидел там, пока не скурил всю пачку. Дымил, прикуривая одну от другой, и думал, думал. Вспоминал всю историю моего превращения, день за днем. Перебирал каждое слово, каждый поступок. Каждый совет Грега, каждую историю Ники, каждую подколку Валенка…
Когда пачка почти закончилась, а небо за окном начало светлеть, я нашел выход.
Теперь я знал, что делать дальше.
И хотя я понимал, в какой ад добровольно собираюсь превратить свою жизнь, на душе стало гораздо легче.
«На крайняк, — сказал тогда Валенок, — у тебя есть ты сам».
Почему он тогда заговорил о крайнем случае? Неужели предполагал нечто подобное? В любом случае, его слова подсказали мне, что выходов все-таки два.
Превращения не будет. С этого момента я его останавливаю.
О последующих трех с половиной неделях рассказывать, в общем, нечего — кроме того, что это было худшее время в моей жизни.
Первые дня два-три я прожил на энтузиазме — полный энергии, гордый и довольный своей решительностью отбросить все змеиное, что так тщательно взращивал в себе с самого начала весны. Я постарался выкинуть из головы Грега с компанией, равно как и белого змея с его двуличным хозяином, и начал активно восстанавливать нормальные человеческие связи, которые совершенно забросил со всеми этими трансформациями. Друзья, родители, работа… В свое время меня удивляло, как легко я от этого отказался. А теперь — как просто оказалось вернуться.
Но я ошибался. Ох, как я ошибался! Обманчивая легкость остановленного превращения оказалась просто-напросто посттравматическим шоком. Так тяжелораненый вначале не испытывает боли.
А потом началось.
В один прекрасный день, продолжая по инерции чему-то радоваться, я вдруг осознал весь ужас моей ситуации. Не будет превращения, не будет волшебства. Не будет Той Стороны. Не будет больше ничего стоящего в жизни. У меня отныне нет будущего.
Все кончено.
И тогда все, чем я теперь пытался наполнить свое повседневное существование, в одночасье потеряло смысл. Буквально все, что занимало мои интересы в прежней жизни, обесценилось. Мир, ставший пустым, потерял основу и теперь разваливался, и что-то начало разрушаться во мне самом.
На улице набирала силу весна, дни стояли идиотски солнечные и теплые, но радостное пробуждение природы казалось мне жестокой насмешкой над дымящимися руинами, в которые превратилась моя жизнь. Оттаявший, подсохший, слегка зазеленевший городской пейзаж, который я всегда так любил, сейчас был для меня страшен, напоминая надуманно-оптимистичный финал какого-нибудь пост-апокалиптического романа. Первая нежная весенняя зелень казалась ядовитым полуразумным мхом-мутантом. Как намек на то, что все необратимо поменялось, и ничего хорошего уже точно не предвидится.
«Вот такое весеннее настроение, — мрачно думал я вечерами, плетясь с опостылевшей работы среди ненавистной зацветающей черемухи. — И это солнце… И пыль летит… Вся зимняя грязь на виду. Скорее бы уж трава выросла! А лучше — чтоб все снегом засыпало! Навсегда!!!»
И на фоне всего этого локального апокалипсиса, словно неугасимый нефтяной факел, днем и ночью, не давая покоя, полыхало одно-единственное желание.
Завершить превращение.
Но именно оно было совершенно невозможным.
Потому что я ни на миг не забывал, какой ценой оно должно быть закончено.
Естественно, первое, что я сделал, приняв решение, — позвонил Ленке и сказал, что передумал и Ваську забирать не буду. И вообще, в ближайшее время общаться с ней не смогу категорически. Сколько именно? Ну, месяц… два…
«Сколько выдержу», — мысленно ответил я.
Об этом я думал постоянно. А сколько я и впрямь выдержу?
Да — слово «ломка» лучше всего характеризовало мое состояние. С каждым днем внутри меня нарастала боль. Она не возникала в каком-то конкретном месте, я даже не мог определить ее причину. Я сам был этой болью, и она могла исчезнуть только вместе со мной.
«Ничего, — уговаривал я себя. — Надо просто перетерпеть. Скоро все пройдет».
Однако пока ничего не проходило, а только становилось хуже. Невероятным усилием воли мне некоторое время удавалось вести внешне нормальную жизнь. Но вскоре началась натуральная депрессия. Прежние припадки мрачности были просто цветочками по сравнению с ней. Появилось глубокое, прямо-таки физиологическое отвращение ко всему. К работе. К людям. К еде. По утрам не хотелось просыпаться. По ночам мучила бессонница — или, наоборот, снились такие кошмары, что впору в самом деле задуматься о наркотиках. Кровавые сны об убийствах, с чудовищными подробностями. Что самое жуткое — я ими наслаждался, не испытывая к своим жертвам ни малейшей жалости. Словно изгнанный мною змей переселился в сны и там резвился, заодно понемногу подтачивая мою решимость.
А еще были сны про Ваську, и после каждого я чувствовал себя таким разбитым и обессилевшим, будто всю ночь сражался со стаей вампиров, причем в итоге они победили и высосали из меня почти всю кровь, оставив чуток на следующий раз.
Вначале главным сюжетом этих снов была, разумеется, змеиная охота. Декорации каждый раз менялись, но кончалась она неизменно одинаково — обедом (или ужином). Такие сны я научился обрывать, просыпаясь, как только видел, к чему опять идет дело. Но недолго мне пришлось радоваться мелкой победе. Это напоминало игру в одни ворота, и единственным способом ее выиграть было бы не спать вовсе. Мне перестала прямолинейно сниться охота. К неизбежному финалу теперь вела любая, самая безобидная и занимательная история…
…тесная, загроможденная комната, рассмотреть которую мешает полумрак. Свет, причудливо меняя цвета, с трудом сочится сквозь витражные окна в свинцовом переплете. Темные балки нависают под потолком, с балок скалятся зубастые звериные морды и щерятся пестрые смешные маски. Мозаика на полу изображает полуголого античного бога, вроде Асклепия, — в одной руке у него чаша, в другой змея, на глазах повязка. Стен не видно за деревянными стеллажами. А в них — ящички, мешочки, склянки, медные сосуды, свитки, книги, бутылки…
