Закончив свою речь, каждый из них тыкал в мою сторону пальцем и утверждал, будто бы я еще и являюсь главарем той шайки, которая хитростью заманила наследника рода Мраарр в ловушку и чуть ли не своими руками бросила молодого барчука в хищные пасти клюегорбов.
Затем еще трое мраарровцев, видимо это требовалось по протоколу, засвидетельствовали обвинительные показания, слово в слово повторяя раннее сказанное.
Вскоре мне этот цирк изрядно надоел. Я вопросительно поглядывал на графа, призывно подмигивал ему, дико вращал зрачками — намекая, что пора бы уже прекратить этот фарс.
Как оказалось, по нормам судебной системы Селеноградии последнее слово обвиняемому в преступлении против аристократа не предоставляется.
Впрочем, я и так, когда не был занят подачей различных сигналов графу, без остановки отрицательно качал головой и тихо посмеивался, показывая, что вины своей не признаю и всё, что мне вменяют — это полный бред.
Наконец-то процесс завершился. Поднявшись со стула и выпрямившись в полный рост, граф, нависая черной тучей над кроваво-красным бархатом, вынес лаконичный вердикт:
— Признать виновным! Наказание — пожизненная каторга.
Люди барона одобрительно загудели, а я сгоряча чуть было не выдал порцию самых отборных и злобных проклятий в адрес имперской судебной системы в целом и адресованных лично графу — в частности.
«Ни хрена себе мой спаситель! — возмущенно закипел мозг. — На каторгу! Да еще и пожизненно!»
Но как только «благородный суд» велел всем покинуть зал, а осужденному, то есть мне, в самый последний миг приказал задержаться и подписать соответствующие бумаги — я понадеялся, что вот сейчас-то, оставшись наедине, он и откроет мне свой хитроумный план по моему освобождению.
Деваться мне из этого зала было некуда, да и бойцы графа с невозмутимым видом продолжали оставаться на своих местах, будто веление судьи их не касалось — поэтому мраарровцы с заметным облегчением повыскакивали за двери.
Украсив свое лицо благодарной улыбкой, я подошел к графу и, в очередной раз заговорщицки подмигнув, поинтересовался полушепотом:
— Спасибо, ваше сиятельство. А как же мне сподручнее будет сбежать от этих нехороших людей? Тут есть черный ход? И снимете с меня, пожалуйста, эти чертовы магические кандалы! Прошу вас скорее!
Вельможа уставился на меня с четко выраженным пренебрежением и холодно сказал:
— Я человек чести. Если обстоятельства сложились против тебя, то я ничем не могу помочь. Виновен — получай наказание.
«Ах, ты ж сволочь! Действительно, надутый высокомерный индюк! — взорвался я мысленно от негодования. — Ага! И судья, и жнец, и на дуде игрец! Человек чести он, видишь ли! Решал, честь свою теребя, княжество Даарр ему измором брать или сватовством?.. Да и правильно, что я поспособствовал его свадебному краху…»
Однако надо было попытаться переломить ситуацию в свою пользу, наступив своей гордости на горло, и я настойчиво напомнил графу, пряча гнев поглубже за пазуху и нервно сглотнув:
— Вы ведь звали меня к себе на службу. Сейчас я вполне могу.
— Ты и так мне послужишь! — неожиданно хохотнул аристократ, весело прищуривая глаза. — Рудник, куда я тебя сошлю, мне принадлежит.
«Вот же паскуда!»
Ясно как белый день, что ловить мне теперь нечего и нужно экстренно искать другие пути спасения.
Поскольку граф был заинтересован в том, чтобы меня без приключений доставили к руднику, он отправил в сопровождение и своих людей, не давая мраарровцам ни малейшего шанса наплевать на решение имперского суда и отвезти меня прямиком к своему барону на заклание.
«Как выберусь из этой передряги, первым делом — отомщу! Правда, и я ему знатно подгадил. Но ведь без риска для его жизни!»
Как только я вышел, меня подхватили под руки и, быстро подведя к карете, снова «обули» в магические кандалы и запихнули внутрь.
За окном проносились сначала центральные улицы столицы, затем окраинные…
И вот наша карета выехала за городскую черту Селенодола и понеслась в неизвестном мне доселе направлении…
* * *
Сколько мы были в пути? Я потерял счет времени.
Большую часть дороги спал или впадал в апатичное забытье, не реагируя на происходящее вокруг. Да и на что там реагировать? На проносящиеся за окошком имперские просторы: обжитые или безжизненные? На размеренный храп сопровождающих меня служивых?
Надеяться мне пока было не на что.
Конная лава агатцев по мановению волшебной палочки могла бы внезапно появиться на нашем пути, но ведь и палочки никакой у меня не было. А лихих всадников взбалмошной графини эти глухие края вряд ли бы сумели привлечь. Им раздолья и в центральных районах империи достаточно.
Мне остается уповать только на чудо…
По мере приближения к местам моего заключения на душе становилось всё гадливее. Но воспринимал я это с каким-то отчужденным безразличием.
Когда тебя настигает злой рок — тот самый наихудший сценарий твоей судьбы — уже не сбежишь никуда от этого и ничего не изменишь. Хочешь — принимай это, хочешь — не принимай, но угодив в бесстрастные жизнедробящие клещи, попав между небесным молотом и земной наковальней, между хреновым положением дел и невыносимым состоянием — ты до самой непроглядной глубины и до каждой мельчайшей подробности начинаешь понимать значение слова «фатальность».
Это зеркальное отражение ситуации, когда врач диагностирует у тебя неизлечимую болезнь.
Это равно тому, когда в одночасье теряешь абсолютно всё до копейки.
Это всё равно, как внезапно наступает крах твоих убеждений и обнуление твоих жизненных принципов.
Это полная жопа…
* * *
Меня передали из рук в руки начальнику рудника. Мраарровцы, конечно, не особо были довольны таким выбором моей дальнейшей участи, на который они ничуть не сумели повлиять, но теперь ничего не поделаешь. Они тотчас повернули обратно — отправились докладывать своему барону, что со мной покончено.
Начальник рудника вызвал старшего надсмотрщика и пояснил ему, что я «особый гость» их господина — люди графа уже ввели его в курс дела.
А для «особых гостей», как выяснилось, здесь предусматривалось и «особое» положение. Ко мне даже приставили личного надсмотрщика, правда, предупредили, что это ненадолго — до тех пор, пока я не утрачу человеческий облик.
Надсмотрщика звали Фрол. Одноглазый великан со сломанным носом. К тому же и другие части его лица были не менее обезображены, словно его морду пытались засунуть в мясорубку и у кого-то, по всей видимости, получилось такое провернуть. Разговаривал он совершенно невнятно. Да и словами его речь трудно было назвать. Он издавал лишь нечленораздельные звуки и злобный хищный рык.
С этого момента Фрол плотно взяв меня под свой патронаж. И видно, для того, чтобы я не создавал ему в будущем лишних проблем, тут же «окольцевал» меня — приладил один конец тонкой блестящей цепи на мою ногу, а другой конец в несколько оборотов намотал на свое предплечье.
Без промедления он вывел меня из лагеря рудокопов и сопроводил к подножию остроконечной горы — белесой, опоясанной ржавыми неравномерными слоями какой-то горной породы.
Фрол прорычал, ткнув пальцем в небольшое углубление в земле, чернеющее между двумя низкорослыми и довольно густыми кустами, ветки которых ощерились длинными тонкими иглами.
Я огляделся: возле пока еще неглубокой ямы валялись лопата и кирка. Чуть в стороне стояла трехколесная тачка с пробитым боком. За ней аккуратно, носок к носку, замерла пара сапог явно в ожидании своего нового хозяина — их голенища были разорваны и измочалены, подошвы стерты практически до основания, каблуки отсутствовали.
Надсмотрщик оценивающе взглянул на мою обувь — мои башмаки выглядели куда крепче и надежнее «рабочих» сапог. Он хмыкнул и снова указал на яму.
