Я подхватил лопату и кирку и с максимально обреченным видом, какой только у меня вышло изобразить, двинулся к шурфу.
Подойдя к яме, я бросил случайный взгляд в сторону и обомлел…
Ни хрена себе Вселенная!
Из кустов торчали босые ноги — с огрубевшими, разбитыми в кровь ступнями, покрытые толстым слоем грязи, и самое главное — безжизненные!
Мертвые…
Ноги дохлого человека…
Найди дурака, который согласится влезть голышом в густой колючий кустарник.
Пересилив себя, я несколько раз украдкой снова взглянул туда. Ноги не шевелились и своего положения не изменили ни на сантиметр с момента моей первой зрительной фиксации «объекта».
Так вот какая кончина ждет и меня?!
Вот он удел каторжанина?!
Даже не похоронят! Бросят, как падаль, гнить в кустах!
Конечно, я понимал, что каторга — это последний горький «приют», но не до такой же степени…
Мне тут же захотелось избавиться от этой жуткой реальности.
Восстать!
Бежать отсюда!
Ускакать! Улететь! И больше никогда не вспоминать о столь мрачном месте.
Начисто стереть эту часть памяти из своей башки!
Да как я позволил обстоятельствам затащить меня сюда!
Хорошо, что удержался от бездумного импульсивного порыва моментально скакнуть куда-нибудь повыше — на гору.
Незаметно проверил надежность цепи — металл был невероятно крепким, мне не по силам ее разорвать, и я решил, что пока лучше подчиниться.
Присмотрюсь, разберусь, как тут всё устроено, а затем уже стану думать о побеге. Конечно, можно попробовать вырубить великана и ускакать прямо сейчас. А если не выйдет? Вдруг всё обернется против меня и что тогда?
Мои ноги тоже будут торчать из кустов?
Фрол уложит меня подле того горемыки, моего предшественника?
И это «попробовать» резко рухнуло в моем сознании на самую глубину.
Только теперь я понял, что жизнь моя зависла на тоненькой ниточке…
И мне весьма страшно даже предполагать, что ниточка может оборваться в любой момент. И тут я понял, что впервые серьезно задумался о ценности своей жизни…
Различных ситуаций, когда я рисковал и мог погибнуть, было уже до чёрта.
Но лишь сейчас я отчетливо увидел пугающую ЧЕРТУ, за которой — ничего нет, и за которой — нет и меня…
Фрол начал злиться, недовольный моей заминкой. Он выхватил из тачки кусок руды с черными прожилками, промычал что-то, видимо, объяснял, что именно мне нужно добывать и угрюмо уставился на меня своим единственным глазом.
Дожидаться его дальнейших действий я не стал, шагнул в яму и принялся за работу, методично позвякивая орудиями труда.
Свой конец цепи «циклоп» закрепил за камень и навалил на него сверху приличную груду булыжников для надежности. Сам же уселся неподалеку и, не выпуская меня из поля зрения, нескончаемо мычал себе под нос, будто распевал только ему понятные песни.
Периодически он вырастал за моей спиной и задавал необходимый темп работы хлесткими ударами кнута, который носил за поясом.
К полудню я уже прилично углубился, вгрызаясь в землю и прорубая в подземных пластах наклонный шурф.
Понятия «обед» на руднике не существовало.
До позднего вечера я долбил руду и вывозил наполненную тачку из темных недр, вываливал ее содержимое, снова спускался в преисподнюю и снова долбил.
С наступлением сумерек Фрол отвел меня обратно в лагерь.
На ужин я получил кусок хлеба, щедро сдобренный опилками, и кувшин с затхлой водой.
Если обычные каторжане ночевали в дощатом дырявом бараке и спали на двухъярусных нарах — я увидел это через незастекленные окна, когда проходил мимо — то мне выделили отдельный «номер» — что-то наподобие большой собачьей будки с грудой рваного вонючего тряпья вместо постели.
Причем круглый вход в мою будку на ночь основательно запирался металлической дверцей с надежным замком. Об этом заботился тот самый Фрол. И я, едва помещаясь в своих новых «покоях», сворачивался калачиком на невыносимо смрадной тряпичной «постели» и пребывал в таком положении до самого утра в кромешной темноте.
«Одиночка» меня вполне устраивала.
Лишь одиночество приносит мне душевный покой.
Так прошла неделя. По моим ощущениям, она тянулась не меньше месяца или двух…
Как ни странно, но даже в такой жизни я нашел для себя определенные плюсы. Правда, очевидным был только один — я стал превосходно видеть в темноте.
Главным из бесконечных минусов был тот, что, несмотря на удесятерённые возможности организма, мои силы таяли на глазах.
А мой дух с каждым днем терял свою крепость.
Нахлынувшее в первый же день моего появления на каторге тягостное чувство безысходности, не отпускало меня ни на минуту, и с ним я так и не сумел совладать до сих пор.
Хуже того — оно прогрессировало…
Со временем мои мысли стали путаться всё чаще. Мое тело двигалось абсолютно механически. И я практически полностью утратил стремление к свободе и даже волю к жизни — меня накрыло с головой и прочно обосновалось в моем сознании — полное глубочайшее равнодушие к себе и ко всему происходящему вокруг…
Причем это чувство было совсем не таким, что возникло у меня в самом начале по дороге на каторгу — этаким настроенческим и поверхностным.
Оно полностью поглотило меня, казалось даже, щепетильно вымарав и уничтожив безвозвратно мое собственное «я»…
Глава 34
Всё шло к тому, что именно этот шурф и станет моим последним приютом. Каждый новый день твердил мне об этом, сливаясь с днем вчерашним и незаметно перенося меня в день завтрашний. Впрочем, очень скоро даже дни и ночи стали для меня неразличимы.
Я добывал руду наяву.
Я добывал руду в своих снах.
Больше ничего не было настолько важным в моей нынешней жизни.
Изредка просыпался обескураженный внутренний голос и возмущенно кричал: да не может такая фигня стать важнее всего на свете! Должно быть что-то ДРУГОЕ — светлое и прекрасное! То, что вселяет надежду на лучшее будущее, помогает выжить, не позволяет окончательно сломаться!
Но я его тут же увещевал: светлое и прекрасное — осталось где-то там, за гранью здешних реалий. В этот мрачный и максимально ограниченный каторжный мир, куда я угодил, оно просто не влезает. Не поместится тут, как его не сжимай и не сворачивай.
Мне самому едва хватает здесь места.
Потому важнее руды сейчас ничего и нет.
Даже ТА, КОТОРУЮ Я… Не вторгалась в мое сознание. Спряталась в самых дальних закоулках моих извилин.
Что одна, что другая…
Фрол, видимо, заметив перемены, произошедшие во мне, снял цепь, да и кнут всё реже вынимал из-за пояса — мое тело привычно функционировало в автоматическом режиме, выполняя тяжелую рутинную работу практически без сбоев.
Любой, заглянувший в мои потухшие глаза, не отыскал бы в них и отблеска от когда-то весьма яркой искры жизни, пылающей внутри.
Я придуривался? Создавал обманчивые иллюзии?
Совершенно нет.
Именно так я и жил. Точнее, существовал, пока…
Пока не произошло событие, в очередной раз вывернувшее мое естество наизнанку.
Шурф уже превратился в многометровую штольню, и я всё больше времени проводил в кромешной темноте. Как-то в один из дней я, находясь на самом дне, почувствовал легкое волнение, встревожившее планету.
Воспринял я это довольно безучастно, однако направился к выходу на поверхность. Дрожь внезапно усилилась, резкие толчки, исходящие из самых сумрачных недр, привели в активное движение подземные пласты.
Я с трудом уворачивался от падающих крепежных балок, пару раз зацепило, а одной из них меня даже придавило, но я выкарабкался и протискивался дальше — между «ручьями» рыхлого грунта, бьющими сверху, и рвущимися из стен штольни «фонтанами» песка и камней. Они сбивали меня с ног, я поднимался и пробирался через образовавшиеся вязкие насыпи, пока не уткнулся в завал, который преодолеть уже не смог.
