Потому она искренне обрадовалась появлению Веся. Да, он предатель — продал ее людям Властителя! — но ведь явился же, не бросил!
Впрочем, радость ее несколько поутихла, когда Маша поняла, что Весь обращается с ней так же бесцеремонно, как Властитель. Хорошо, хоть лапать не стал!
Маша осознавала, что с ней происходит, хоть перед глазами все плыло, а любой, даже самый тихий звук отдавался в голове гулким эхом.
Но они выбрались, и, право, ради этого стоило стерпеть все неудобства, даже лицезрение противного Веся, даже то, как он с нею обращался.
Девушка, точно колода, лежала на телеге, не в силах даже шевельнуться без приказа.
Весь молча правил Зорькой, размышлял о чем-то, а Маше оставалось только валяться и думать, что б она сказала этому самому Властителю, если бы вдруг вновь оказалась с ним лицом к лицу — конечно, в полном сознании и боеготовности. Теперь девушка сожалела, что так гуманно отнеслась к бессовестному насильнику, нужно было попросту убить его! И пусть в плоть и кровь въелось, что никто не вправе отнимать жизнь, кроме как по приговору народного суда, пусть бы ее судили и казнили за убийство Властителя, но зато он бы больше ни одну девушку не снасильничал!
Маша предаваласькровожадным мыслям, находя в них некоторое утешение. Да больше ей, в сущности, ничего и не оставалось. Это было мерзко и унизительно, но с этим нельзя было ничего поделать, оставалось лишь надеяться, что действие зелья пройдет само, а не потребуется противоядие.
По счастью, именно так и оказалось, хоть Маша и не знала, сколько минуло времени, пока действие этой гадости начало заканчиваться.
Кроме пренеприятного ощущения беспомощности, зелье, как оказалось, обладало еще и противными побочными эффектами. Когда к Маше постепенно стало возвращаться нормальное ощущение собственного тела, комплектом к этому шла тошнота и резь в животе, да еще и голова неприятно кружилась.
В итоге к тому времени, когда Маша достаточно пришла в себя, чтоб потребовать остановки (Весь ведь не догадался скомандовать ей сходить в кустики, асама принять решение она не могла!), настроение у нее было преотвратное.
На привале, сделав все свои дела, Маша не преминула обрушить на Веся все свое негодование:
— Как ты мог меня им продать?! — бушевала она. — Я человек, а значит, как завещал Вождь, совершенно свободна! А ты предал меня, сбыл, будто ненужную побрякушку!
Весьямиэль в ответ только усмехнулся и холодно промолвил:
— Скажи спасибо, что я тебя не оставил у этого извращенца, глупая девка! Что я, по-твоему, мог противопоставить людям Властителя равнин? Если б я отказался, то тебя бы просто забрали силком, а меня отколотили, а то и убили бы, поскольку осмелился поднять руку на представителей законной власти. А ты и потерпела бы, не переломилась!
— Ах ты… — потеряла дар связной речи Маша. Он еще и смеет настаивать на своей правоте! Да, может, у него и не было другого выхода, но страшно подумать, что с нею могло случиться!
Вот только что делать теперь? Бросить Веся и Зорьку (девушка была уверена, что лошадь он ей не отдаст), и отправиться одной пешком? Без денег, без помощи, в этом враждебном мире… И далеко она уйдет? Так что выбора у Маши особенного не было. Плохо, конечно, что Весь не раскаялся и не осознал всю глубину своего морального падения, но, видно, это издержки благородного воспитания. Он ведь рассказывал, что в его миречеловек человеку — враг, а не так, как в родном мире Маши. Девушку учили, что всегда нужно всем помогать, если в том есть нужда, протягивать руку помощи любому нуждающемуся. А Весьямиэля, видно, этому не обучали.
— Прав был Вождь, аристократам верить нельзя! — горько молвила она, отворачиваясь.
— И не верь, больно надо, — ответил на это Весь, забираясь на телегу. — Ты на своего Вождя полагайся, а я тебе ничего не должен. Не нравится — уходи, я тебя держать не стану, нужна ты мне больно!
Маше ничего не оставалось, кроме как устроиться рядом с ним.
А вредный Весь, явно насмехаясь, пробормотал себе под нос:
— Жалко, не попросил у Властителя этого зелья про запас. Оказывается, крайне полезная штука…
Маша насупилась, но ничего не ответила.
Путешествие продолжалось…
Деньги таяли, будто их какая-то мифическая деньгожорка подъедала. Чем ближе к столице, тем дороже становились припасы, тем больше брали за постой, и даже распоследний крестьянин, продавая путешественникам немного овса для лошадей, торговался, как ушлый купец. Весьямиэль хмуро ощупывал всё тощающий кошель, пока не пришел к выводу, что пути у них осталось два: или затянуть пояса потуже, продать телегу и, пожалуй, одну из лошадей — тогда они смогут дотянуть до места назначения, или же снова выдать себя за артистов. Очень не хотелось светиться так близко от столицы, но… С другой стороны, кто мог предположить, будто беглецы окажутся именно здесь? Да кто их вообще может признать?
Весьямиэль подумывал, правда, перекрасить Маше волосы — уж больно ее солнечная рыжина (девушка упоминала, что про таких у нее на родине говорили "Вождь по макушке погладил") бросалась в глаза. Потом вспомнил про собственную косу, хмыкнул про себя и махнул рукой. Такую парочку трудно не заметить: девица, которая боевого буйвола на бегу остановит и рога ему же в задницу воткнет, и он сам — слишком малорослый и хрупкий по местным меркам, Весьямиэль мог бы сойти за подростка, если бы не лицо. Лицо, а в особенности его выражение выдавали человека хорошо пожившего, пусть и не старого, но опытного, недоброго и опасного. Весьямиэль мог притвориться наивным юношей, но это требовало слишком серьезных усилий, а утруждаться без причины он не любил.
— Маша! — окликнул он.
— Что? — отозвалась девушка. После зелья она до сих пор иногда погружалась в какое-то оцепенение, не сразу и дозовешься. Хорошо еще, это быстро проходило, вот и сейчас она откликнулась почти сразу.
— Поворачивай оглобли, — велел Весьямиэль.
— В город? — спросила она.
— Нет, в болото, что по правую руку! — вспылил он. Иногда девица доводила его до белого каления, хотя вроде бы и не говорила ничего из ряда вон выходящего. — Поворачивай, говорю! Работать будем…
— Опять в меня ножи бросать будешь? — нахмурилась Маша.
— А как же, — скривил рот Весьямиэль. — Только ты вот что, пока в город не въехали, давай, доставай платье. Которое покрасивее будет, голубое!
— Зачем? — недоуменно спросила девушка.
— Затем, что ближе к столице публика избалованная, их чем попало не удивишь, — внезапно успокоившись, ответил он. — Два артиста — это скучно. Ежу лесному понятно, что они сговорились заранее, все трюки знают… Что на них смотреть? А ты сейчас переоденешься крестьянкой…
