Выйдя на палубу ночью, Лён задумчиво смотрел в пространство впереди. Он только что наведал своего коня, и тот высказал ему свои претензии — Сияру до смерти надоело торчать в стойле. Он хочет полетать и напитаться хотя бы светом звёзд, если не может поглощать лунный свет.
— Лети давай, — сказал ему Лён, понимая, что удерживать лунного коня в течение следующих четырёх месяцев будет невозможно. И на глазах у ночной вахты летучий конь расправил крылья и сиганул в ночное небо прямо с борта корабля.
— А что поделаешь? — пожал плечами капитан в ответ на вопли прибежавших подчинённых. — Колдуна везём!
Так Лён оказался окружён зоной молчания, единственным, кто нарушал её, был Ксиндара. С молчаливого согласия капитана теперь еду им приносили в каюту.
«Зачем я согласился на это плавание? — мрачно думал Лён, слоняясь по палубе под настороженными взглядами ночной вахты. — Летел бы сейчас на Сияре и всё видел свысока!»
Но был ещё Лавар Ксиндара, бросать которого Лёну не хотелось, и ради него он терпел продолжительность пути. Хотя, что стоило усадить попутчика на спину лунного коня позади себя?! Да выдержит ли он этот фантастический полёт на головокружительной высоте, при жёстком свисте ветра?
Диковинные созвездия блистали с неба, полосы лилово-розовых звёздных туманностей плыли среди длинных метеорных треков, расчерчивающих небо в любых направлениях. Пространство вспучивалось и изрыгало звёзды. Менялся цвет воды, и диковинные создания проплывали мимо бортов галеона. Временами дозорным чудилась земля, и они кричали, указывая на массы тёмных островов, приближающихся впереди по курсу. Но это были не острова, а массы водорослей, среди которых сидели странные существа, провожающие путешественников взглядами круглых, как у рыб, глаз. Похожие на женщин, с женской грудью и длинными волосами, они пели дивными, необыкновенно звучными голосами, от которых мурашки бежали по телу, и страх гнездился в сердце. Морские сирены, полуженщины-полурыбы, с непонятным языком и необъяснимыми намерениями — моряки лишь молча смотрели на них с борта, боясь признаться друг другу, что видение это не есть безумие рассудка.
Были и другие, порой комичные и совершенно непонятные видения. Однажды белым днём, когда всё было тихо и не тревожили пути «Фантегэроа» ни ветры, ни землетрясения, ни чудища морские, встретилась им странная пловучая армада — плывущие по волнам большие черепахи. Они плыли стройными рядами, мерно загребая пятнистыми ластами и выставив над водой свои большие головы с маленькими мудрыми глазами. На спинах черепах имелся парус — длинная гибкая хворостина с прикрепленным за острие и черешок крупным плотным пальмовым листом. Всё это крепилось к краю панциря при помощи верёвочек и весьма напоминало судовые снасти. И был на каждой черепахе, плывущей, словно яхта, маленький яхтсмен — некое животное, похожее на среднего енота, с полосатым пушистым хвостом и умной мордочкой. Животные напряжённо упирались лапками в черепаший панцирь, как в палубу, и правили свои кораблики, плывя единой, стройной эскадрой. Они внимания не обратили на большой корабль, лишь едва взглянули, и снова устремили остренькие глазки куда-то вдаль, словно ожидали встретить землю, которой тут на расстоянии ста дней пути, не было в помине. Лишь группа каменистых островов, лишённых всякой растительности, имела место позади «Фантегэроа». Моряки молча смотрели в след удивительной флотилии, но так и не сказали ничего, как будто избыток впечатлений лишил их способности испытывать удивление.
Все перестали удивляться, и даже не произнесли ни слова, когда проплыли по краю огромной водной чаши, какая была описана в трактате, что прочитал Кореспио своему гостю перед отплытием «Фантегэроа». Это были ямы в море, непонятно как держащиеся углубления, на дне которых колыхался всякий морской мусор и даже тела китов.
— Что скажете, святой отец? — с любопытством спрашивал Ксиндара у корабельного капеллана, отца Корвина.
— Не знаю, сын мой, — безмятежно отвечал тот, давно впав в чувственную прострацию, подобно многим матросам на борту «Фантегэроа». Молодой священник целый день сидел в свёрнутой канатной бухте на корме корабля по причине упорно привязавшейся к нему морской болезни. Он сильно исхудал и сделался ещё более бледен. Глаза его мечтательно смотрели в море или на грандиозный спектакль, разыгрывавшийся ночами в небесах. Там исторгались из одной точки великие реки неведомо чего и утекали за горизонт. Там вспухали зелёные ночные облака, там играли звёздные хороводы, там проносились метеорные потоки. И под всем этим великолепием летал ночами крылатый белый конь, купаясь в свете звёзд и ловя крыльями прохладный ветер.
Гонимый неясным беспокойством, Лён многие ночи проводил на палубе корабля, стоя у основания форштевня, неподвижно, сцепив перед собой руки, словно мысленным усилием гнал вперёд корабль. И удивительно — весь путь дул попутный ветер, словно его неведомыми заклинаниями призывал волшебник, имени которого капитану Саладжи так и не сказали. Он так и стоял, озаряемый ночными всполохами, на носу корабля, держа руки у лица, словно молился. И говорили шёпотом меж собой матросы, что слышали они иной раз разговор, который вёл диковинный незнакомец как будто сам с собой. Он разговаривал, пел песни на незнакомом языке, иногда смеялся, иногда сердился, иногда кого-то спрашивал о чём-то. Единственным, кто смел нарушить уединение диковинного пассажира, был его приятель, Лавар Ксиндара — весьма весёлый малый, хоть и чудаковатый. Поутру же возвращался из ночных скитаний крылатый белый конь и располагался на палубе, где хотел — никто не смел ему перечить, ибо и без того было полно плавание всяких чудес и всяких фантастических вещей. Так по желанию волшебника из моря появлялись острова, чтобы измученная команда могла хоть изредка сойти на берег и отдохнуть от качки.
Так Лён узнал, причём, случайно, свойство одного из тех предметов, что захватил с собой в свой путь из путешествия, бывшего с ним ранее.
Однажды капитан сообщил своему пассажиру, что опасается бунта на корабле — матросы под наущением первого помощника Фродриго стали огрызаться, то и дело выказывая неповиновение офицерам.
— Как жаль, — отозвался волшебник, стоя на своём обычном месте на носу. — Как жаль, что пропал такой хороший человек, как штурман Дидизак, а этот идиот, помощник Фродриго, остался.
Всё это он сказал таким безмятежным тоном, что было ясно: его мысли далеки от происходящего.
— Мне тоже жаль, — со смешком отозвался капитан Саладжи. — Эти идиоты думают, что если они погромче поорут, то откуда ни возьмись, возникнет в море остров.
