— Сын мой, в чём, по-вашему, состоит величие?
Закончился очередной день, но ещё не началась ночь — а сын и мать традиционно встретились в это время на своих непонятных иногда даже им самим посиделках. Вот и теперь, молодой барон чуть развалившись отдыхал в кресле и обдумывал этот весьма, согласитесь, непростой вопрос. Да и когда это слова маменьки оказывались простыми? Вечно если не с подковыркой, то уж с двойным дном точно…
— Сделать что должно, матушка — или по крайней мере, всё для того возможное.
Баронесса на этот раз чуть изменила своим привычкам — привезенное нынче купцами кресло-качалка оказалось настолько удобными и приятным предметом, что мигом распознавший это дело управляющий лично принёс купленное изделие краснодеревщиков в будуар баронессы и установил там. И вот сейчас, почтенная женщина легонько покачивалась в новом предмете мебели и задумчиво смотрела в огонёк свечи.
Отчего хозяйка будуара никогда не зажигала огня поярче — уж подсвечников и даже магических светильников сюда понатащили бы по одному только намёку — не знал даже навестивший её барон. С другой стороны, есть в этом своя прелесть. Не свет и не тьма, когда ничего не мешает, а в открытую настежь балконную дверь льётся снаружи прохлада, столь желанная после жаркого дня…
— Хороший ответ, сын мой. Вы превзошли самого себя — по крайней мере, в намерениях.
В покоях баронессы чуть терпко пахло полынью и ещё какими-то растительными делами, зачем-то приделанными над дверью — но по крайней мере, по приказу барона осмотревший всё это старый целитель подтвердил, что всё сделано очень грамотно и даже эффективно. Но вот способ наложения чар тому решительно незнаком… одна только мысль, как совсем не владеющая Силой матушка сумела то провернуть, барону весьма не нравилась. Равно как и та возможность, что её тайком навещал какой-то чародей из посторонних…
— И всё же, матушка, вы не ответили на мой вопрос. Чем вас прогневал этот Ридд? Скажите хоть несколько слов, чтобы я мог сформулировать официальное обвинение — и тогда от виселицы его спасёт разве только чудо!
Однако, строго поджатые губы престарелой баронессы всё такими же и оставались, хотя после слов сына в глазах её и промелькнуло какое-то иное выражение. Негромко она заметила, что если сыну недостаточно одного лишь желания матери, то придётся пока оставить этот вопрос…
Барон хоть и казался расслабленным с виду — уж проверка второго платунга стражи и осмотр подлежащих ремонту укреплений кого угодно вымотают — однако на самом деле размышлял с уже привычной сноровкой.
Если тот проклятый и всё же необходимый Ридд чем-то обидел или обманул мать, то голову ему не сносить в любом случае. Но когда и как? Он и в замке-то появлялся всего несколько раз, да и то ненадолго. И не есть ли внезапное, необъяснимое желание матери всего лишь женской прихотью, капризом? Или, упаси боги, проявлением неумолимо подкрадывающегося старческого слабоумия…
— Маменька — я мог бы поверить вам на слово и пойти навстречу. Сделать то втихомолку, не вынося наружу. Но того Ридда просто так мечом не проткнёшь, вёрткий, да и ловушку он распознает.
Ощущение оказалось таким непривычным… словно барон разговаривал в пустоте или сам с собой. Баронесса смотрела из глубины кресла как-то так отчуждённо, словно она заперлась в своём внутреннем замке-крепости и сейчас лишь выглядывала оттуда в неприметную издали бойницу… И всё же она пошевелилась, чуть качнула остановившееся было кресло.
— Хорошо, сын мой, я поняла вас. Да, негоже было бы вам пачкать руки и душу бесчестием — спасибо, что напомнили мне о том. Официального обвинения не будет… я приму свои меры.
Бровь барона поползла вверх, а сам он даже пошевелился и встревоженно посмотрел на мать. С другой стороны, одно только представленное зрелище, как маменька ночью, в капоре и ночной рубашке, с арбалетом охотится на этого Ридда, кого угодно довело бы смехом до колик.
— Нет, ничего такого. Я поступлю более тонко и изощрённо, сын мой. Закон будет безмолвствовать, — баронесса верно истолковала тревогу сына…
В дверь будуара снаружи словно мерно и причудливо посыпались сухие горошины, мгновенно образовав условленный ритм. То пришла эльфийка, уже отоспавшаяся за день и готовая к бдению в комнате барона Шарто и теперь стучавшаяся в комнату напоминанием.
— Что ж, тогда покойной ночи, маменька, — сын покорно стерпел подаренный его лбу поцелуй матери.
И, весь исполнен тревожных и непростых дум, в сопровождении охранницы направился в свою опочивальню. Но если б, если б он хоть на миг обернулся и узрел горящий взор своей матери!
Ах, это пресловутое если бы…
Огонёк переливался пурпуром и золотом, а затем в сиянии его дерзко вильнул пышным хвостом проявившийся лис и проворно, одним прыжком сразу скрылся куда-то. Сияние затрепетало, а затем медленно угасло на поддерживавшей его раскрытой ладони.
— Очень красиво, папенька — но, ничегошеньки непонятно, — стоявшая в дверях Муэрта завистливо вздохнула — сама она такие эффектные фокусы проделывать ещё не умела. Знания знаниями, но опыт дело куда серьёзнее.
— Дочь моя, мне тоже далеко не всё ясно. Однако я не грешу поспешностью суждений, уж соображаю, насколько сложен и многообразен мир…
Беседа эта проистекала ранним утром на небольшом балконе, прилепившемся к чёрной башне, уродливым каменным пальцем возвышавшейся над мёртвым лесом. Наверное, так он ни к чему бы и не привёл — этот никому не нужный и тягостный разговор между почти трёхсотлетним чёрным магом и единственным в его жизни светлым пятном. Дочерью.
А ведь казалось ещё совсем недавно, что та встреча с Божанси всё изменит. Ведь не так часто встречаются женщины, способные заставить пересохнуть губы у умудрённого жизнью чародея, словно у пятнадцатилетнего юнца… и как же горько вспоминать, что слишком поздно выяснилось, что выживет только одна — либо мать, либо ещё не родившаяся дочь. Как же больно вспоминать этот угасающий, искажённый болью тела и душевной мукой взор единственной по-настоящему родной женщины.
В тот вечер он проклял всех богов, каких только знал. Хоть бы один знак подали они ему, хотя бы на седмицу раньше! Могучий чародей прикрепил бы жизнь к телу обеих женщин — маленькой и большой — такими могучими чарами, кои не решились бы разорвать и бессмертные, чтобы не слишком уж разрушать этот мир… но последними словами Божанси, прежде чем она впала в беспамятство, была еле слышно прозвучавшая просьба.
— Дочь… пусть она…
И вот уж скоро двадцать лет, как в башне волшебника поселилось это взбалмошное и несносное существо, одновременно похожее и на мать, и на своё с неудовольствием рассматриваемое отражение в зеркале. Всяко бывало, конечно — пришлось даже за большие деньги и посулы пригласить в башню семью с глухого хутора в соседских владениях, чтобы жена крестьянина и его сестра не столько присматривали за несмышлёнышью, сколько воспитали её. Позволили осознать себя человеком, а не големом, зомби или призраком, каковых только и умел создавать чёрный маг.
