— Это что-то невероятное, — сразу же заявила Церес. — В жизни не встречала такой мешанины.
— Все так плохо? — насторожилась Менестрес.
— Вовсе нет, он хороший любовник. И его чуткость и предупредительность даже странно ощущать.
— Почему?
— Он довольно негативно относится к женщинам. В его жизни их было немало, но поначалу это были продажные девки, брошенные ему, как кость хорошей собаке, потом невольницы. Кого-то он брал силой, правда, довольно быстро потерял к этому интерес, а кто-то желал улучшить свою жизнь за его счет. Сколько дур пытались надуть его с наследником!
— В смысле?
— Ну он же был вроде царя или вождя, и вот какая-нибудь из наложниц поймет, что от него понести никак не получается, залетит от другого, потом представляет ребенка как наследника. Правда, он пресекал это довольно жестко — казнил изменницу, а ребенка помещал в нечто вроде приюта.
— И часто такое случалось?
— Ну, из подобных деток можно было сформировать целый полк, так что суди сама.
— В принципе, за тысячу лет не так уж и много, хотя тенденция поражает.
— Вот именно. Еще изредка в окружении Деймоса появлялись воительницы, но к ним он никогда не испытывал влечение. Вообще, скажу сразу, женщина может возбудить его тело, но не душу.
— Уверена?
— Более чем. Все сильные переживания, которые Деймос почему-то избегает называть любовью, у него связаны с мужчинками. Вот только именно сердечные привязанности кончались трагически.
— Вот с этого места, если можно, поподробнее.
— Можно, ты же знаешь, как я могу прочувствовать партнера, особенно если он и не думает закрываться.
— Знаю.
— Так вот, первая сердечная привязанность у Деймоса возникла к вампиру, обратившему его. Насколько я поняла, он вообще был первым, кто отнесся к Деймосу по-доброму, с заботой и нежностью, так что его сердце не могло не растаять.
— Но с этим вампиром что-то случилось?
— Да, я очень ярко видела его смерть, и это до сих пор причиняет боль Деймосу. Его убил тот, кому Деймос служил, потом твой подопечный убил его, и неожиданно для себя стал вождем. Честно сказать, хозяин Деймоса был, похоже, садистом-параноиком и малость не в себе.
— Малость?
— Мне кажется, это у него прогрессировало с возрастом.
— Что ж, это вполне закономерно. И, учитывая, какое царство досталось Деймосу, не удивительно, что он практически не изменился, — вздохнула Менестрес.
— Да, еще один момент: у твоего нового подопечного почти отсутствует чувство самосохранения. Полезное качество для телохранителя, но настораживающее для вождя.
— Согласна.
— Заглядывать в него оказалось по-настоящему больно. Его столько раз пытались убить! И ведь убили бы, будь это человек.
— Знаю.
— Его мысли?
— Да. Он почти не закрывается, а когда мы его нашли, нужно было понять, кто он такой. Но мысли не передают эмоции так ярко, как твой способ.
— Да, и иногда это благо.
— Деймос настолько плох?
— Он переполнен болью и самообвинениями. Эта последняя любовь его сильно надломила.
— Мужчина?
— Да, почти мальчик, и полная противоположность первого. Деймосу долго было не по себе, что его так заворожил собственный пленник.
— Хм…
— Парадокс в том, что любовное насилие ему чуждо и не доставляет никакого удовольствия. Это при его-то образе жизни!
— Думаешь, это с чем-то связано?
— Да. В его юности, еще человеческой, был какой-то жуткий эпизод, но Деймос так тщательно похоронил его в своей памяти, что я побоялась так уж откровенно копаться.
— Правильно сделала. Не стоит подстегивать его подозрительность. Что-то еще?
— Пожалуй, все. Деймос нестабилен, и его может утянуть во многие крайности. Нужно что-то сделать с этой болью.
— Ты права. Я уже думала об этом.
— Да, и еще. Вряд ли его можно прельстить женскими прелестями, чтобы излечить душу. Если он и сможет кому-то открыться, так только мужчине. Но не Димьену.
— Что с ним не так? — насторожилась Менестрес.
— Все так, только они слишком похожи, и это будет их скорее отталкивать. К тому же он твой телохранитель, а Деймосу нужен кто-то свободный, не обремененный связями. И с определенными талантами.
— Я понимаю, куда ты клонишь, Церес.
— Хорошо. Очень хочется надеяться, что у Деймоса все получится.
— Он запал тебе в душу?
— А кому бы нет? Ты же видишь, какой он! Настоящая дикая красота и мощь, даже сейчас, учитывая его состояние!
— Понимаю.
— Но не разделяешь? — лукаво усмехнулась Церес.
— Ты знаешь мой довольно прагматичный взгляд на такие вещи.
— Разум всегда впереди сердца?
— Да, я же королева.
— Но не отшельница же!
— Нет, не отшельница, — двусмысленно улыбнулась Менестрес.
— А, вот оно как!
В глазах Церес немедленно появилось нечто такое, заставившее подумать о мягком сумраке спальни и сплетенных телах на кровати.
— Искушаешь? — Менестрес могла улыбаться не хуже.
— Нет, просто обозначаю свою позицию, — еще одна не менее обворожительная улыбка. — Надеюсь, она угодна Вам, госпожа?
— Угодна.
Подобные разговоры велись между ними не в первый раз, и Менестрес не имела ничего против и их… продолжения. Порой можно и отставить на второй план ту огромную ответственность, что всегда давит на Владычицу Ночи, и вспомнить о более приземленных и приятных вещах.
Еще через неделю Церес уехала, умело сделав так, чтобы в глазах Деймоса это не походило на бегство, а казалось естественным ходом вещей.
Некоторое время после отъезда подруги Менестрес еще пристальнее приглядывалась к своему подопечному, но никаких депрессий и угнетенных состояний сверх обычного с ним не происходило.
Лишь много позже стало понятно, что Церес так и не смогла хоть сколько-нибудь улучшить его состояние. Жажда жизни истекала из Деймоса незаметно, по песчинке, но неуклонно. Вампиром все больше овладевала апатия, и все усилия королевы его растормошить казались напрасными. Нужны были экстренные меры, и самолично прибегать к ним Менестрес не хотела, опасаясь, что в итоге сделает лишь хуже.
Видя все это, Димьен в очередной раз сказал своей госпоже:
— Может, не стоит так себя изводить, а просто принять все как есть?
— Я не хочу смириться с тем, что Деймос фактически выцветает, как старая краска! — довольно резко ответила Менестрес.
— Но если он сам к этому стремится, то, возможно, ему стоит помочь именно в этом?
— Нет. Это слишком легко и очень похоже на капитуляцию. Я собираюсь бороться, пока не иссякнет последняя надежда.
