– Забавно, – усмехнулась владычица нави. – Так кому из жителей славного города Эйлама так повезло? Уж не этой ли бестолковой кукле, готовой валяться у меня в ногах, лишь бы я тебя пощадила?
От возмущения Фиоре забыла о страхе.
– Это меня ты назвала куклой?!
– Да, тебя! – яростно отрезала Черная хозяйка. – Ты с самого начала была всего лишь моей игрушкой! У тебя нет души, а тело дано взаймы и может быть отнято в любой момент! Мне весело было следить за тобой, но любая игрушка когда-нибудь надоедает!
«У тебя нет души…»
Фиоре посмотрела на свои пальцы и увидела, что они перемазаны черной краской. На миг ею овладело очень странное ощущение – показалось, будто где-то в прошлом осталась еще одна встреча с Черной хозяйкой, очень важная и неосмотрительно забытая встреча.
Воспоминания о ней были похожи на выцветший рисунок в старой книге…
«Это было ночью, в доме Кьярана!»
Кто-то спрашивал ее: «Что мне сделать, чтобы ты не плакала?..»
– Ты ничего не поняла… – сказал Теймар, вновь отвлекая на себя внимание Черной хозяйки. – Ты так глубоко погрузилась в ненависть к людям, что разучилась их понимать…
– Говори! – раздалось в ответ. – Ради кого ты все это затеял?
Она лишь немного повысила голос, но стены дома вновь задрожали.
Черно-белая рыба остановилась, в изумлении уставившись одним глазом на свою товарку, и спустя всего мгновение цапнула бедолагу за хвост. Та испуганно дернулась, попыталась извернуться и укусить обидчицу в ответ, но ей в зубы попался хвост третьей рыбы, которая, в свою очередь, схватила четвертую.
– Он пришел, – проговорил грешник изменившимся голосом. – Печать рождается.
На его лице расцвела и погасла улыбка; выражение напряженной сосредоточенности сменила необычайная усталость, какая свойственна человеку, завершившему трудное и опасное дело.
Было еще одно чувство – грусть.
– Какая печать? – Черная хозяйка отшатнулась. – Что ты сделал?!
Черно-белые жуки цеплялись друг за друга длинными усами и суставчатыми лапками, бабочки и прочие создания срастались, образуя сплошной жутковатый узор из спин, глаз, крыльев, – и весь этот упорядоченный хаос был хорошо знаком Фиоре. Именно эти печати они с Имарис рисовали накануне почти полдня, только тогда черные знаки не соединялись в нечто единое, не были живыми, не несли в себе мощную силу, способную уничтожить любого.
Теймар сказал:
– А ведь ты знала, что мне нельзя верить…
И в этот миг Фиоре поняла, что грешник просто тянул время.
Эльер сдержал слово и пришел. От него требовалось не так уж много – подойти к входной двери, приложить к ней руку… и все. Она вдруг почувствовала его, почти увидела: человек, из-за своей скупости оставшийся в одиночестве, стоял у дома приемной дочери своего друга и ждал, что произойдет. Ждал и надеялся.
Сила Эльера, дарованная навью, превращала дьюсов и людей в золотые статуи, но если к первым быстро возвращался нормальный облик, то вторые чаще всего погибали, лишаясь той сущности, что по ночам принимала облик волка.
И эту силу Теймар сделал частью своей печати…
Вопль Черной хозяйки был ужасен. Она упала на колени, заламывая руки, и подол ее роскошного платья превратился в смоляной водоворот, который начал затягивать владычицу нави куда-то в небытие, на глубокие слои иномирья, в Обитель хаоса. За миг до того, как ее тело разорвало на части и на свободу вырвался огромный косматый волк, маска упала, и Фиоре наконец-то увидела лицо Черной хозяйки.
Бледное лицо с яростно горящими зелеными глазами.
Свое собственное лицо.
11. «Что мне сделать, чтобы ты не плакала?..»
Ее руки и платье покрыты пятнами черной краски…
Нет, все не так.
Ее правая рука от запястья до локтя – сплошная рана, потому что ею Фиоре закрывалась от ударов, от палок и камней. Тело покрыто синяками, глаза опухли от слез и почти не видят, но сильнее всего душевная боль. Страшная обида засела в груди, где-то рядом с сердцем, и вместе с его биением в голове пульсирует один и тот же вопрос: «За что?»
Она не выбирала свою судьбу.
Она не заключала договор со Спящим Медведем и не платила чужими душами за сохранность собственной.
Она никому не желала зла.
«Я хочу исчезнуть. Пусть все решат, что меня никогда не было».
Если картина не удалась, ее стирают…
…Зеленые волчьи глаза смотрели пронзительно, словно зверь пытался выпить из нее волю, прежде чем перейти к крови и плоти. В том, что тварь хочет ее сожрать, не было никаких сомнений; равно как и в том, что она беззащитна.
– Ты меня обманул, Теймар.
Грешник молчал.
– Ты с самого начала знал всю правду?
Вновь тишина.
– Ах да… – Она попыталась улыбнуться. – Ты же предупредил.
Черный волк оскалил зубы, и ее собственный зверек, показавшийся вдруг маленьким и безобидным, бесстрашно зарычал в ответ. Он больше не пытался вырваться на волю, он намерен был защищать свое логово от посторонних во что бы то ни стало. Это немного привело ее в чувство, заставило собраться… и кое-что вспомнить.
«Что мне сделать, чтобы ты не плакала? – спросил некто, явившийся из тьмы. – Только скажи, и, если мне это по силам, я исполню любое твое желание».
И она пожелала.
Она пожелала…
– Я все вспомнила, – сказала та, что называла себя Фиоре. – Вспомнила, кто я.
Перед ее внутренним зрением вихрем пронеслись странные картины, застывшие образы: Кьяран, страдающая половина человека, и совсем близко от него – другая такая же половина, Ансиль; Эльер, которого сбывшаяся мечта обрекла на одиночество; Джаред и его израненная совесть. Разве это были мечты? Даже грешник, прозревший в нави и ослепший наяву, мечтал на самом деле о другом – о том, чего не увидишь даже во сне.
Черная хозяйка назвала ее телом-без-души, но у нее все же была душа.
Маленькая, рычащая, вечно рвущаяся с цепи…
А еще у нее было кое-что, чем не обладала сама повелительница снов.
– Память, – сказала она.
И нави не стало.
Они стояли на обочине старой дороги, подставив лица под лучи восходящего солнца, пробивающиеся сквозь кроны деревьев. Утренний ветер мирно шелестел листвой; где-то поблизости притаились фаэ, просидевшие всю ночь у костра, подле которого спали два человека – спали так крепко, что их не разбудили даже шаги большого лесного духа, приходившего в полночь.
– Что же теперь будет? – прошептала Фиоре, обращаясь не то к Спящему, не то к самой себе. Будущее казалось туманным, словно воздух над Западным провалом рано поутру.
