— Все мы об этом мечтаем.
Генерал приподнял бровь. — Даже вы?
— Даже я. — Шенкт извлёк свой серповидный нож. Гуркский нож мясника, маленький, но острый как ненависть.
— Тогда желаю вам наслаждаться этим. Лучшее, на что способен я — воевать ради того, чтобы свести утраты к… воистину эпическому размаху.
— Сейчас время утрат. — Шенкт достал из кармана небольшой кусок дерева, из торца которого уже торчала грубо вырезанная собачья голова.
— Не все ли времена такие? Вина? Из личного погреба Кантайна.
— Нет.
Шенкт осторожно работал ножом, пока генерал наполнял свой стакан, стружки сыпались на пол между его ботинок и круп собаки медленно обретал форму. Наврядли произведение искусства, подобное тем, что вокруг него, но сгодится и такое. Было что-то успокаивающее в размеренных движениях режущего лезвия, в мягком падении стружек.
Ганмарк облокотился о каминную полку, вытащил кочергу и пару раз от нечего делать ткнул в огонь. — Вы слышали о Монцкарро Муркатто?
— Генерал-капитан Тысячи Мечей. Достигла самых выдающихся военных успехов. Я слышал она погибла.
— Вы умеете хранить тайны, Шенкт?
— Я храню многие сотни.
— Конечно, что это я. Конечно. — Он глубоко вдохнул. — Герцог Орсо приказал убить её. Вместе с братом. Победы сделали её популярной у талинского простонародья. Чересчур популярной. Его светлость испугался, что она может узурпировать его трон — как обычно и делают наёмники. Вы не удивлены?
— Я повидал все виды смерти и все приводящие к ней мотивы.
— Конечно, о чём это я. — Ганмарк мрачно уставился в огонь. — Их смерть была не лёгкой.
— Как и все они.
— Тем не менее. Не лёгкой. Два месяца назад исчез телохранитель герцога Орсо. Не велик сюрприз — он был глупцом, не заботился о своей безопасности, тянулся к порочным забавам и дурным компаниям, нажил много врагов. Я не придал этому значения.
— И?
— Месяц спустя, в Вестпорте, вместе с половиной своих служащих был отравлен герцогский банкир. Тут всё было по другому. Он заботился о своей безопасности сверхмеры. Отравить его — задача сверхвысокой сложности, и её выполнили с ужасающим профессионализмом и исключительным отсутствием милосердия. Но он крепко увяз в стирийской политике, а стирийская политика есть игра со смертью и мало кто из игроков милосерден.
— Верно.
— Сами Валинт и Балк предположили, что мотивом могла послужить длительная вражда с гуркскими конкурентами.
— Валинт и Балк.
— Вы знакомы с таким учреждением?
Шенк задумался. — По моему однажды они меня нанимали. Продолжайте.
— Но теперь убит принц Арио. — Генерал ткнул пальцем себе под ухо. — Заколот именно в то место, куда он ударил ножом Бенну Муркатто, а затем выброшен из окна.
— Вы думаете Монцкарро Муркатто всё ещё жива?
— Через неделю после смерти сына, герцогу Орсо пришло письмо. Он некой Карлотты дан Эйдер, любовницы принца Арио. Мы давно подозревали, что она шпионит в пользу Союза, но Орсо терпеливо не обращал внимания.
— Удивительно.
Ганмарк пожал плечами. — Союз наш испытанный альянт. Мы помогли им взять верх в последнем раунде их бесконечной войны с гурками. Мы оба охотно пользуемся обеспечением банковского дома Валинт и Банк. Не говоря о том факте, что король Союза — зять Орсо. Естественно мы засылаем друг другу шпионов — по доброму, по соседски. Если кому-то всё равно придётся исполнять роль шпионки, то почему бы ей не быть симпатичной, а Эйдер была, никто не отрицает, обворожительной. Она поехала в Сипани с принцем Арио. После его смерти она исчезла. Затем это письмо.
— И в нём говорится?
— Что её с помощью яда вынудили содействовать убийцам принца Арио. Что в их число входят, помимо прочих, наёмник по имени Никомо Коска и палач по имени Шайло Витари, и главная у них никто иная как сама Муркатто. Вполне себе живая.
— Вы в это верите?
— У Эйдер нет причин обманывать нас. Никакое письмо не избавит её от гнева его светлости, если её найдут, и она обязана это осознавать. Муркатто была жива, когда её перебрасывали через перила террасы, за это я ручаюсь. Я не видел её мёртвой.
— Она ищет воздаянье.
Ганмарк безрадостно хихикнул. — Это Кровавые Годы. Все ищут воздаяния. А уж Талинская Змея-то? Мясник Каприла? Которая в этом мире не любила никого, кроме своего брата? Если она жива, она пылает воздаянием. С трудом отыщешь более неумолимых врагов, чем она.
— Тогда я отыщу ту женщину, Витари, того мужчину, Коску, и ту змею, Муркатто.
— Никто не должен узнать, что она могла выжить. Если в Талинсе станет известно, что это Орсо промыслил ей смерть… могут начаться волнения. Даже попытки бунта. Её очень любили в народе. Талисман. Символ. Одна из своих, такая как они, делом заслужившая людскую признательность. Пока тянутся войны и растут налоги, его светлость… не так сильно любят, как могли бы. Могу я уповать, что вы сохраните молчание?
Шенкт хранил молчание.
— Хорошо. Сообщники Муркатто до сих пор в Талинсе. Быть может одному из них известно, где она. — Генерал поднял глаза, рыжий отсвет огня растёкся по его усталому лицу. — Но, что я говорю? Это ваше ремесло, разыскивать людей. Разыскивать людей и… — Он снова ткнул в горящие угли, поднимая дождь танцующих искр. — Учить вас вашему делу нужды нет, не так ли?
Шенкт убрал наполовину законченую резьбу, убрал нож и повернулся к двери. — Нет.
Они подъехали к Виссерину, когда солнце уже опускалось за деревьями и местность окрашивалась чёрным. Башни можно было увидеть за мили. Дюжины их. Полусотня. Высокие, тонкие как пальцы знатной дамы, торчащие в облачном серо-голубом небе — тонкие иглы света рассыпаны там, где в высоких окнах горят лампы.
— Полно башен, — пробормотал про себя Трясучка.
— В Виссерине всегда была на них мода. — Коска ухмыльнулся ему исподлобья. — Некоторые, многовековые, восходят ко временам Новой Империи. Знатнейшие семьи соперничают в строительстве наивысочайших из них. Это предметы гордости. Я вспоминаю, когда был мальчишкой, одна обрушилась до того, как была закончена, не далее трёх улиц от нашего жилья. При крушении погибла дюжина бедняг-горожан. Бедняки — вот кто всегда оказывается раздавленным под амбициями богатых. И всё же они редко сетуют, потому что… ну…
— Они мечтают о собственных башнях?
Коска хмыкнул. — Что-ж, да, полагаю так. Они не замечают, что чем выше ты взберёшься, тем дольше тебе придётся падать.
— Люди редко замечают такое, пока земля не понесётся им навстречу.
