— Они мечтают о собственных башнях?
Коска хмыкнул. — Что-ж, да, полагаю так. Они не замечают, что чем выше ты взберёшься, тем дольше тебе придётся падать.
— Люди редко замечают такое, пока земля не понесётся им навстречу.
— Твоя правда. И я боюсь, что множество богачей Виссерина скоро свалятся…
Дружелюбный запалил факел, также как и Витари, а третий Дэй укрепила спереди повозки освещать дорогу. Факелы уже повсюду светили вокруг них, и дорога стала струйкой маленьких огонёчков во тьме, петляя через тёмные луга навстречу морю. В другое время могло бы сложиться прелестное зрелище, но не сейчас. Надвигалась война, и никто не был в настроении любоваться.
Чем ближе они подезжали к городу, тем более дорога становилась забитой людьми, и тем больше мусора валялось по её обочинам. Половина из них похоже отчаянно стремилась в Виссерин, попасть куда-нибудь за стены и за ними укрыться, другая половина спешила из него выбраться, попасть куда-нибудь в чистое поле и убежать. Вместе с войной к крестьянину приходит сволочной выбор. Цепляйся за свою землю и получи свою долю пожаров, и наверняка, грабежей, с, более чем вероятно, насилием и убийством. Пробирайся в город, при случае, если там для тебя найдут место, рискуй быть обобранным твоими же защитниками или попасть под разбой и резню, если город возьмут. Либо беги прятаться в глушь, где может тебя поймают, может будешь голодать, может просто умрёшь ледяной ночью.
Само собой, война убьёт сколько-то солдат, но при этом остальных оставит с деньгами, и песнями, чтоб их петь, и костром, чтобы сидеть вокруг него. Крестьян же она убъёт намного больше, и не оставит остальным ничего кроме пепла.
Как раз для поднятия настроения, по темноте начал капать дождь, шипя и шкварча на мерцающих факелах — возле них круги света испещрили белые полоски. Дорога превратилась в липкую грязь. У Трясучки чесалась промокшая голова, но его мысли были далеко отсюда. В том же месте, где имели обыкновение блуждать последнюю пару недель. Назад к Кардотти и тем чёрным делам, что он там натворил.
Брат всегда говорил ему, что один из самых низких поступков, которые только мог совершить мужчина — убить женщину. Уваженье к женщинам и детям, верность старым путям и своему слову — вот в чём отличье человека от животных, а карлов от убийц. Он вовсе не собирался убивать, но ведь когда машешь сталью в толпе, нельзя уклоняться от вины за последствия. Тот хороший человек, каким он приехал сюда должен был бы сгрызть себе ногти до кровавых ошмётков над тем, что натворил. Но всё что возникало у него в голове, когда он думал о клинке, вырывающем окровавленный кусок из её рёбер, о гулком звуке при этом, о её застывшем взгляде, когда она умирая, сползала по стене — было лишь облегчением, что он оттуда убрался.
По ошибке зарубить в борделе женщину означает убийство, зло, как оно есть, зато специально зарубить в битве мужчину — дело насквозь благородное? Повод гордиться, слагать песни? В былые времена, сгрудившись у костра, наверху, на холодном Севере, всё казалось простым и ясным. Но Трясучка уже не так отчётливо, как раньше видел разницу. И ведь не похоже, чтобы он запутался. Просто понимание далось ему неожиданно. Раз ты взялся убивать людей, тебе не видно черты у которой положено остановиться.
— Похоже, тёмные мысли одолевают тебя, друг мой, — произнёс Коска.
— По моему не время для шуток.
— Наёмник усмехнулся. — Мой старый наставник Сазайн однажды сказал мне — ты должен смеяться каждый миг, пока жив, ибо впоследствии возникнут серьёзные затруднения.
— Да ну? И что с ним стало?
— Умер от гнойной раны в плечо.
— Убогая концовка.
— Ну, если жизнь это шутка, — произнёс Коска, — то чёрная.
— Значит, лучше не смеяться — на тот случай, если окажется, что подшутили над тобой.
— Или приспосабливать своё чувство юмора.
— Чтобы посмеяться над этим, тебе придйтся исхитриться так его приспособить.
Коска почесал шею, пока всматривался в стены Виссерина, чернотой вздымающиеся из сгущающегося дождя. — Должен признаться, сейчас не могу заметить ничего смешного.
Судя по огням, у ворот была страшная давка, и пока они подъезжали ближе, симпатичней она не становилась. Время от времени народ выходил наружу — старики, юноши, женщины с детьми на руках, пожитки навьючены на муллов или на собственные спины, кругом по грязи скрипели колёса повозок. Народ выходил наружу, боязливо пробираясь сквозь озлобленную толпу — только мало кого пропускали в другую сторону. В воздухе можно было учуять гнетущий страх, и чем гуще толпились люди, тем сильней он одолевал.
Трясучка спрыгнул с лошади, потянул ноги и проверил, что меч свободно выходит из ножен.
— Ничего. — Под капюшоном волосы Монзы липли к её мрачному лицу. — Я проведу нас внутрь.
— Ты абсолютно убеждена, что нам надо внутрь? — потребовал ответа Морвеер.
Она бросила на него догий взгляд. — Армия Орсо не более чем в двух днях позади нас. Это значит — Ганмарк. А может и Верный Карпи с Тысячей Мечей. Там, где они, туда нам и надо, вот и всё.
— Конечно, ты мой наниматель. Но я считаю своим долгом указать на излишнюю непреклонность. Наверняка мы можем разработать менее опасную альтернативу попаданию в западню в городе, который скоро окажется в кольце враждебных сил.
— Переждав здесь мы ничего не добьёмся.
— Мы ничего не добьёмся если нас убьют. Настолько негибкий, не допускающий отклонений план хуже, чем не… — Она отвернулась, прежде чем он договорил и направилась к арке, проталкиваясь промеж тел. — Бабы, — прошипел сквозь сжатые зубы Морвеер.
— Что с ними не так? — буркнула Витари.
— Полностью исключая настоящее общество: они склонны думать скорее сердцем, чем головой.
— Да за такие деньги, мне плевать — пусть хоть задницей думает.
— Подыхая богатым всё равно подохнешь.
— Получше, чем сдохнуть бедным, — вмешался Трясучка.
Вскоре после этого полдюжины стражников растолкали толпу, отгоняя народ копьями, расчистили грязный проход к воротам. С ними вышел унылый офицер, вместе с Монзой за его плечом. Несомненно, она посеяла пару монет и вот взошёл урожай.
— Вы шестеро и телега, — офицер показал пальцем в перчатке на Трясучку и остальных, — проходите. Вы, шестеро, и больше никто.
Оставленные стоять у ворот начали гневно роптать. Кто-то отвесил пинка телеге, когда она пришла в движение. — Что за херня? Это несправедливо! Я всю жизнь платил Сальеру налоги, а меня отшвыривают? — Кто-то впился в трясучкину руку, когда тот попытался провести коня следом за повозкой. Крестьянин, и, насколько он мог разобрать при свете факелов под моросящим дождём, ещё более неприкаянный, чем остальные. — Почему этих мерзавцев впускают? У меня семья и её…
