— Я тоже не говорила, — ухмыльнулась Дображанская. — Василиса считает: Киевицей буду я. Только я. А ты, Маша, не обижайся, в тебе нет ни капли ведьмацкой крови. Это доказано.
— Значит, что я должна быть Киевицей, никто не считает! — Чуб таки почувствовала себя самой крайней.
— Я не ведьма? — подивилась студентка. — Странно… Дело в том, что Демон видел меня. В 1884 году, с Врубелем. И там я уже была Киевицей. Вы понимаете? — обняла она взглядом подруг. — Он видел меня за сто лет до того, как я пошла в Прошлое и изменила его своим появлением! В этом и состоит исключение.
— Я не совсем понимаю, — сказала Катя.
— Менять Прошлое — все равно что вносить в уже напечатанный текст правки от руки. А исключение — это все равно что открыть учебник по истории Киева и увидать там свой собственный портрет! — изобрела метафору Маша. — Демон видел меня в Семадени. Я видела тебя в 11-м году. Я видела «Вертум»! И Кылына видела тоже. Потому и написала «К+2 верт»! Она видела тебя там, у магазина «Мадам»! Понимаешь? До того, как мы пошли туда, до того, как «открыли учебник», наши образы уже были там! А значит, это фатум, судьба! То, что должно быть, потому что должно — и быть иначе не может!
Даша незамедлительно открыла учебник «История Киевиц».
— Может, хоть там есть мой портрет… — обнадежилась она.
Катерина смотрела в окно:
— Смысл ясен. Есть поступки, которые ты не можешь не совершить. Потому они прописаны в истории заранее. Но поверить трудней. Я стою у той витрины.
— А не нужно мне верить, — огласила младшая из Трех Киевиц. — Сама посмотри.
Почуяв концептуальность момента, Машина память вспышкой выдала текст, который бормотал Киевицкий, меняя один год на другой, без всяких ключей и паролей.
Ковалева даже не думала: «А получится ли?», как щелкнула пальцами, и, словно на телевизионном экране, одно изображение сменило другое.
День — вечер.
Весну — осень.
Приличествующе неспешных прохожих — плотная, подвижная, бурлящая праздничным ажиотажем толпа, оккупировавшая Фундуклеевскую.
Катя волною прильнула к стеклу.
Даша уронила книжку, рванула ко второму окну.
— С ума сойти! С ума сойти! — заверещала Чуб, вскарабкиваясь на подоконник, жадно въедаясь взором в царский поезд. — Землепотрясно! Жаль, бинокля нет…
Не думая, Землепотрясная рванула задвижку, распахнула створки окна, почти вывалилась наружу.
Этого Маша, втиснувшаяся Кате под локоть, не видела, — иначе б перепугалась: явление дореволюционному миру девушки в шортах-мини и вышиванке, подвязанной, как купальник-бикини, может вызвать в 11-м году вторую революцию — преждевременную и сексуальную.
Но революционная голоногость Даши Чуб прошла незамеченной, как и она сама — весь честной и бесчестный народ пялился на проезд венценосца.
— А царь! Где царь? В какой он коляске? — завопила Даша.
— Вон он. С бородой. Рядом с ним две красивые девушки, — дала наводку Маша. — Это его августейшие дочери. Великая княжна Ольга и великая княжна Татьяна.
— Бля! Я вижу царя! — взревела Чуб от восторга. — Ура! Ура!!! Да здравствует царь! — (Певица забыла, что она патриотка другой, несовместимой с царем страны.)
Маша старалась разглядеть в толпе Мишу Булгакова.
Но вид из окна лежал под иным углом — потенциального Мишу перекрыл черный столб.
— Я не вижу себя, — выпученные от изумления глаза Кати искали в районе магазина «Мадам» обещанное Машей знаменье судьбы.
— Сейчас, сейчас, — занервничала разведчица Прошлого. — Вижу!! Большая шляпа, в черно-белую полоску! Вон магазин, шляпа чуть-чуть левее…
Став на колени, Катя прижала к стеклу обе ладони.
Она видела себя.
Видение длилось пару секунд, но было слишком отчетливым, чтоб Катя могла себя не узнать.
Шляпу заслонил конный жандарм.
— Хочешь посмотреть еще раз? — с готовностью предложила ей Ковалева. — Это можно прокрутить снова, как в кино.
— Не надо. Я видела. — Несколько секунд Катя молчала. — Но, — спросила она тревожно, — не понимаю. Зачем я пошла к тому магазину?
— Чтобы разведать обстановку и отменить…
— Но зачем мне туда ходить, если я только что видела все из окна? И при надобности могу посмотреть еще раз.
На этот вопрос разведчица тоже знала ответ:
— Потому что мы должны заставить Анну не проливать…
— Смотрите! Смотрите! — закричала Чуб. — Вон Машка в коляске! А на ней точно такая же шляпа, как на Кате была. Черно-белая! А это рядом Ахматова? Какая-то она слишком скромная… Она никогда мне не нравилась! Маша, а как ты можешь к ней подойти и попросить че-то там не говорить, если ты уже с ней сидишь?
Маша, сидевшая в коляске с Ахматовой, спрыгнула наземль…
Маша, смотревшая, вдруг увидала большеколесый «мотор» Председателя Совета Министров Столыпина.
Увидела его — с лысой, как бильярдный шар, головой, с глубокими, глубоко посаженными глазами, с удивительно внушительными усами над небольшой бородой. Китель последнего витязя Руси пестрел орденами. Крестом, полученным за труды Управления Красного Креста, во главе которого он стоял во время японской войны. Орденом Святого Владимира, который через пару часов станет его убийцей… Пуля Богрова разорвет орден, осколки с надписью «польза, честь и слава»[21] — разорвут печень премьера.
— Ты ж не можешь к ней подсесть во втором экземпляре? — не унималась Чуб.
Медленной рысью мимо скользили министры, чиновники, камергеры, губернаторы, съехавшиеся в Город на торжества, посвященные открытию памятника царскому дедушке, павшему от рук террориста… И заманившему в Киев премьер-министра Столыпина, дабы тот повторил его судьбу и остался в Великом Граде навечно.
Петр Столыпин никогда не покинет Киев.
Он ляжет в его землю и встанет из нее памятником архитектора Ксименса, спроектировавшего и памятник-ловушку Александру II — на той же трижды роковой Царской площади.
Маша закрыла глаза, мысленно убивая себя, разрывая на части…
Поскольку на Дашин вопрос она тоже знала ответ!
1 сентября 1911 года она своими руками погубила простой и замечательный план Кылыны по спасению мира.
Глава четырнадцатая,
в которой автор изменяет Киеву с Коктебелем
Читать Геродота полностью нам с вами, дорогая читательница, вовсе не обязательно, даже вредно для глаз. Всех книжек на свете не перечитаешь. Но вот цитата…
…В полдень амазонки делали вот что: они расходились поодиночке или по двое, чтобы в стороне отправлять естественные потребности. Скифы, приметив это, начали поступать так же. И когда кто-нибудь из юношей заставал амазонку одну, женщина не прогоняла юношу, но позволяла вступить с ней в сношение…
