— Простите? — переспросил Вольфгер, — я правильно расслышал, вы изволили сказать: «предал»?
— Именно, именно так я и сказал: «предал»! — с нажимом повторил Фюрстенберг. — Судите сами: Лютер раздумывал целых полтора месяца, а потом отказался от защиты под тем предлогом, что, дескать, он и его учение против насилия и кровопролития!
— Но, господин барон, — вежливо возразил Вольфгер, — я вовсе не собираюсь защищать Лютера, однако напомню вам французскую пословицу: «Предают только свои!» Разве Лютер из рыцарей? По-моему, он происхождения самого подлого, сын углекопа. Что у него может быть общего с рыцарством?
— Вы читали трактаты Лютера? — спросил Фюрстенберг.
— Конечно, нет! — высокомерно ответил Вольфгер, — я рыцарь, а не монах!
— Я, признаться, тоже не читал, хотя грамоте и обучен, — миролюбиво поднял руки, показывая, что сдаётся, старый барон, — но мне объяснял фон Гуттен. Этот-то не пропускал ни одной книжки, любил печатное слово, как крыса сыр, да и сам всё время марал бумагу.
Так вот, Ульрих фон Гуттен учил, что Лютер стоит за реформу католической церкви, да такую, что у нас дух захватывало. Монастыри — распустить, церковную десятину отменить, приходских священников выбирает община, иконы, почитание святых — долой, да я сейчас всего и не помню. Но главное, Лютер считал, что реформа церкви должна идти сверху, её должны были проводить курфюрсты под рукой императора. А на деле выходило наоборот: крестьяне, не дожидаясь милостивого приказа князей, сами расправлялись с попами да монахами. Если бы Лютер тогда встал под наши знамёна, за ним пошла вся страна, и мы бы победили. Но Лютер испугался крестьянского бунта и отказался. Поэтому я и говорю, что он предал нас.
— Теперь я понял вашу мысль, — сказал Вольфгер, — продолжайте, прошу вас, всё, что вы рассказываете, необычайно интересно.
— Да… Что же было дальше? — спросил сам себя Фюрстенберг.
Старый барон так разволновался, что отшвырнул шкуры, вскочил с кресла и начал мерять спальню широким шагом — от стены до стены. При этом полы халата время от времени распахивались, но он не обращал внимания на такие мелочи.
— Когда Франц и Гуттен поняли, что с Лютером у них ничего не получилось, они решили зайти с другой стороны и собрали в Ландау что-то вроде рейхстага или, как говорят поляки, сейма имперских рыцарей. Я был там и всё видел своими глазами.
Надо сказать, что рыцари были страшно возмущены и рассержены поведением императора. Всем давно стоял поперёк горла произвол коронного правосудия, корысть курфюрстов и алчность духовенства, многие были недовольны постановлением Вормсского рейхстага, объявившего Лютера вне закона, потому что видели выход из тупика в реформировании церкви по Лютеру, да только не знали, что сам Лютер, заваривший кашу, предпочёл отсидеться в кустах.
Кричали, спорили, пару раз дело доходило даже до поединков, но, в конце концов, Зиккинген добился своего — рыцари заключили союз и подписали документ, который назывался «Братским соглашением». Это был великий день — 13 августа 1522 года…
Все рыцари, подписавшие «Братское соглашение», обязаны были оказывать друг другу военную помощь, а для разрешения споров и ссор между ними устанавливался рыцарский третейский суд, имперские же суды над рыцарями были не властны. Подписывать соглашение могли не только рыцари, но и князья, даже целые города, а вот духовенству туда хода не было. Союз заключили на шесть лет, для управления им выбрали комитет из 12 рыцарей, а его главой, понятно, стал Франц. Это было справедливо: ведь это он всё придумал, он собрал рыцарей, он вёл собрания, и только текст соглашения написал Гуттен.
И вот Союз создан, теперь империя должна узнать о появлении новой силы. Но как? И тогда Зиккинген и Гуттен избрали рискованный способ — военный поход. Гуттен лил в уши Францу льстивый яд, что, дескать, если Лютер решил остаться в стороне, то и Бог ему судья! Теперь во главе Реформации должен встать совсем другой человек — военный вождь — опытный, бесстрашный, бескорыстный, словом, он, Франц фон Зиккинген. Ну, в самом деле, кто такой Лютер? Толстый монах… А Франц — рыцарь, за ним без колебаний пойдут в бой и пахари, и ремесленники, и студиозусы…
Гуттен написал обращение к войскам, в котором объяснял, что будущий поход направлен исключительно против врагов Реформации — епископов и попов. Он придумал даже название для его участников: «Рыцари креста против врагов Евангелия». Целью похода был объявлен Трир. У нас было пятнадцать тысяч солдат, из которых пять тысяч конных.
— Трир? А почему именно Трир? — удивился Вольфгер.
— Да потому, что Трирский курфюрст и архиепископ Ричард фон Грейффенклау-Фольратс был личным врагом Зиккингена, — вздохнул старый барон, опять усаживаясь в кресло. — Не знаю уж, что послужило причиной вражды, но тянулась она много лет, а Франц своих долгов не забывал никогда. Особенно таких.
К тому же, этот самый Грейффенклау-Фольратс был ярым папистом и люто ненавидел сторонников Реформации. Ну, и наконец, Франц считал, что Трирский курфюрст — самый слабый из всех его врагов, и он сможет с ним легко разделаться. Францу, во что бы то ни стало, была нужна победа. Но он жестоко просчитался. Впрочем, тогда мы все просчитались…
Франц убеждал нас, что Трирского курфюрста удастся застигнуть врасплох, город не готов к отражению штурма, а его жители переметнутся на нашу сторону, потому что в епископских городах люди обычно недовольны церковным правлением.
«Соседи Фольратса, — говорил Франц, — не станут помогать ему: курфюрст Пфальца — мой друг; Альбрехт Майнцский не полезет в драку, в которой для него нет явной выгоды, а кёльнский архиепископ Герман фон Вид вообще отгородился от мирских дел горами богословских книг».
Зиккинген надеялся, что император не станет вмешиваться в конфликт, поскольку его величество не любил Трирского архиепископа и считал его не только приверженцем, но даже агентом французского короля.
Мы должны были захватить Трир прежде, чем к Фольратсу подоспеет на помощь его друг и личный враг Зиккингена Филипп, ландграф Гессенский. Но начинать войну совсем уж без повода Франц не хотел. Впрочем, было бы желание, а предлог найдётся всегда… Вышло так, что некий Герхард Бёрнер захватил двух знатных подданных архиепископа Трирского и держал их у себя в плену. По-моему, Бёрнер был обыкновенным разбойником, его надо было просто вздёрнуть, а пленников отпустить на все четыре стороны, но Франц решил иначе. Он выкупил их у Бёрнера за свои деньги и отпустил с условием, что, прибыв домой, те вернут ему выкупную цену, больше пяти тысяч гульденов. Пленные, однако, обретя свободу, платить за неё не захотели и обратились за решением дела к имперскому суду. Они ссылались на то, что обещание об уплате выкупа было получено у них силой. Дело было решено в их пользу. Тогда Зиккинген обратился с жалобой к Трирскому курфюрсту, но тот ответил, что не может по своей воле менять решение суда.
