Желанный casus belli был найден, и Зиккинген объявил курфюрсту войну. Фольратс немедленно запросил помощи у соседних князей и императора. Правительство сначала ограничивалось грозными указами и уговорами, а курфюрст Майнцский, как и ожидалось, отказал Фольратсу. Больше того, его подданные помогали нам, а многие даже вступили в армию Франца.
Всё шло как и было задумано, но только под стенами Трира мы поняли, в чём состояла наша ошибка, чего мы не учли. Проклятый Фольратс оказался не епископом, а настоящим воином в рясе! В ожидании обещанной помощи из Гессена и Пфальца он, против наших ожиданий, успел укрепить Трир, да так, что город выдержал пять штурмов, целых пять! Кампания зашла в тупик, и тогда Франц предложил снять осаду за отступные — 200 тысяч гульденов, но Фольратс отказался. Положение «Рыцарей креста» день ото дня становилось всё хуже, к тому же, многие рыцари, давшие клятву «Братского союза», нарушили её и не откликнулись на зов Зиккингена. Словно какой-то бес толкал их на клятвопреступление….
«Я знаю, что это за бес, — про себя усмехнулся Вольфгер, — его зовут Антон Фуггер».
— Ну вот, — потухшим голосом продолжал Фюрстенберг, — а, потом произошло то, что бывает всегда, когда всем становится ясно, что осада не удалась. Закончились боевые снаряды и продовольствие, в лагере начались болезни. «Рыцари креста» стали потихоньку разбегаться. Опасаясь за судьбу остатков своей армии, Франц приказал снять осаду Трира. Наши надежды на помощь отряда Николая фон Минквитца из Брауншвейга не оправдались. Потом мы узнали, что он был отрезан войском Филиппа Гессенского и не смог пробиться к нам.
Окончательно наше дело погубило то, что при отступлении Зиккинген зачем-то приказал разрушать монастыри и церкви. Наёмники стали жечь и грабить всё подряд, и тогда население отвернулось от Франца.
Сторонники Франца успели укрыться в его хорошо укреплённых замках, но все они были осаждены.
Князья, всё-таки пришедшие на помощь к Фольратсу, занялись преследованием помощников и родственников Франца. Они захватили замок Кронберг, а потом выгнали из его владений Фривина фон Гуттена, родственника Ульриха.
Так прошла осень и зима. Франц тщетно слал гонцов по всей стране с просьбами о помощи. Никто не откликнулся. Тогда Зиккинген предложил своим врагам заключить перемирие, но получил отказ.
После Пасхи началась осада замка Ландштуль, где находился сам Зиккинген, его друзья и союзники. Осада продолжалась недолго. После того, как Франц был смертельно ранен, замок пал. Всё было кончено. Так 7 мая 1523 года бесславно закончилось Рыцарское восстание.
Потом все замки Франца были конфискованы, «Братский союз» распался и никогда более не возобновлял своей деятельности.
Победители более не преследовали друзей и сторонников Зиккингена. Я вернулся в свой замок, а Ульрих фон Гуттен, как я слышал, вскоре умер где-то в Швейцарских кантонах.
— Господин барон, позвольте задать вам ещё один вопрос, но, возможно, он покажется вам странным и даже неуместным, — осторожно сказал Вольфгер.
— Ну-с, прошу! — заинтересованно повернулся к нему Фюрстенберг.
— Скажите, как вам показалось, — осторожно подбирая слова, начал Вольфгер, — в деятельности фон Зиккингена и, возможно, фон Гуттена, вы не заметили чего-либо… хм… сверхъестественного?
— Сверхъестественного?! — расхохотался старый барон, — вот уж нет! Я, конечно, не могу назвать безупречно христианскими все поступки Франца, да чего уж греха таить, и свои тоже, но это были поступки обычных людей! Франц фон Зиккинген — не Гёц фон Берлихинген, он не продавал душу дьяволу!
«Что же, и здесь мимо, — подумал Вольфгер, — и не скажу, что я этому не рад. Всё это обычные дела обычных людей, похоже, искать надо не здесь…»
— Простите, господин барон, я задумался и, боюсь, потерял нить ваших рассуждений… — извинился Вольфгер.
— А, бросьте, молодой человек, какая нить, какие рассуждения? — отмахнулся Фюрстенберг. — Да, собственно, я уже рассказал всё, что знал, остались крохи…
Францу фон Зиккингену было отпущено на этом свете немногим более сорока лет. С его гибелью германское рыцарство сдохло, как старая, никому не нужная собака, которая уже не может стеречь дом. Тем, кто уцелел, достались пыльные руины замков, бедность, тлен и забвение. Жалею, что дожил до этого дня, да. Вам, барон, пожалуй, не стоило тратить свой дар на моё лечение. Если бы не вы, я, возможно, уже встретился бы с Францем и со многими моими боевыми товарищами, которые неизвестно ради чего полегли в немецкую, французскую и голландскую землю… — старый барон украдкой смахнул выкатившуюся из круглого глаза слезу.
— Ну-ну, — неловко сказал Вольфгер, — уныние — смертный грех. У вас есть супруга и сын, которые любят вас, и которые готовы пожертвовать ради вас всем. Знаете, не многим Господь даёт такое счастье. Удовольствуйтесь этим.
— Вы правы, вы правы, — пробормотал Фюрстенберг, больше не обращая внимания на гостя, он был поглощён своими невесёлыми мыслями и воспоминаниями.
Вольфгер, стараясь не шуметь, встал и вышел из покоев старого барона. Он узнал всё, что хотел.
13 ноября 1524 г.
Барка скользила по тусклой, впадающей в зимний сон Эльбе. Вода была настолько холодной что, казалось, стала вязкой. Погода совсем испортилась. С угрюмого, похожего на грязный просевший потолок, неба сеялась снежная крупа, которая шуршала по крыше каюты, сугробиками ложилась на планширь и затоптанную палубу, падала в воду и мгновенно таяла. У берегов появились тонкие ледяные корочки.
— Не вмёрзнем мы на полдороге? — спросил отец Иона, зябко кутаясь в плащ.
— Барочник обещал, что сегодня к вечеру мы должны быть в Виттенберге, — ответил Вольфгер. — За день-то река не должна стать. Но ты прав, отец мой, мы еле-еле успеваем до ледостава, зима прямо хватает нас за пятки… Что-то уж очень рано в этом году.
Они сидели в каюте вокруг печки. Несмотря на то, что её топили круглосуточно, было холодно, а главное, сыро и промозгло — замерзающая Эльба за тонким дощатым бортом напоминала о себе.
Карл грелся на палубе, ворочая рулевое бревно, гном хлюпал покрасневшим носом, Ута выглядела грустной и задумчивой, Кот не слезал с её коленей, и только Алаэтэль, как обычно, сияла красотой. Казалось, она не прилагала к этому ровно никаких усилий: Вольфгер ни разу не видел, чтобы она пользовалась пудрой, помадой или какими-нибудь другими женскими снадобьями.
— Как прошло твоё прощание с Августом, госпожа? — спросил он у эльфийки. — Мне стоило больших трудов убедить его остаться в замке. По-моему, он влюбился в тебя без памяти.
