Конечно, я мог воспользоваться этим и убежать, но верблюд и поклажа составляли чуть не все мое состояние, и я решился защищаться. Я пролез под брюхом у верблюда и полоснул мечом по мохнатой, заросшей черной шерстью лапе. Обезьяна хрюкнула, будто кабан, и. тряхнув покатой башкой, отмахнулась от меня так, что я едва увернулся, а потом снова вцепилась в бившегося изо всех сил верблюда. Тогда я снова улучил миг и попытался всадить меч врагу в бедро. Но проклятое отродье шайтана упредило меня, и я получил такой удар в грудь, что искры из глаз посыпались, и упал навзничь. Хорошо, что я не ударился о корень, ствол или камень, не то не миновать бы мне гибели. Я снова вскочил, подобрал камень и швырнул его в голову мерзкой обезьяны. Но та, словно игрушку, поймала его лапой и готова уж была, как мне думается, огреть этим же камнем моего верблюда.
И тут случилось чудо, какого мне еще не доводилось наблюдать. Из-за скалы вдруг метнулось мощное серое тело и, распластавшись в высоком прыжке, вцепилось в лапу обезьяны и повисло на ней. Обезьяна взревела и выронила камень, а потом попыталась стряхнуть цепкого противника. Но не тут-то было! Огромная, больше лесного волка, собака столь крепко сомкнула челюсти на обезьяньей кисти, что, будь это рука самого крепкого на земле человека и будь она помещена в перчатку из самой прочной кожи, эта рука все равно была бы измочалена, сломана и порвана. Собака висела на передней лапе у злодея в обезьяньем обличье и, как ни трясла обезьяна ею, не хотела ослабить хватку.
Наконец обезьяна отпустила верблюда и шагнула к скале, чтобы расшибить собаку. Но тут же пес разжал зубы. Обезьяна попыталась схватить или ударить его, но пес отпрыгнул в сторону и, коротко бросившись вперед, схватил врага за подколенное сухожилие. И наверное, разорвал его, потому что, вместо того чтобы повернуться в его сторону, исполин рухнул на правое колено и заревел громче бури, а глаза обезьяны стали кроваво-красными от боли. Пес опять отпрыгнул и стал рыскать вокруг чудовища, которое уже не помышляло о верблюде. Он вскочил обезьяне на загривок и рванул ее за ухо. И тут же снова оказался в трех саженях от нее. Так он кружил, то приближаясь, то отскакивая, глухо рыча, обнажив крупные белые клыки. Несколько раз бросался он на врага и всякий раз уходил невредимым. Обезьяна рычала и свирепела, пытаясь добраться до пса и все же не оставляя помысла захватить верблюда. Но и силы владыки гор были не беспредельны: приволакивая раненую лапу, великан скрылся в россыпи камней, а пес провожал его, щеря клыки.
Я, благодарение богам, наконец уговорил верблюда идти. Дождь немного утих, и чем дальше я шел, тем лучше была видна дорога. Чем дальше я шел, тем слабее были дождь и ветер, и вот всего-то через две версты я снова оказался в прохладном и сухом воздухе гор, и ничто не напоминало о том, что совсем недавно я оказался будто на судне, плывущем через кипящее гневом море. Внизу, верстах в пяти, я увидел огонек костра — там начинался лес — и рассудил, что это мои спутники. Но спуститься не было сил, и я, хотя горы вокруг были полны многих опасностей, решился заночевать под двумя камнями, над коими растянул свой кожаный плащ. Валежника вокруг было в достатке, и я быстро разжег костер. К тому же я знал, что где-то рядом бродит большой пес, а взгляд собаки, как вам известно, надолго отгоняет злых духов.
Но вот я посмотрел туда, куда уходила под уклон тропа, и увидел его, бегущего трусцой вдоль тропы. Очертания крупного серого тела уже таяли в поднимающемся из долин сумраке, как вдруг пес словно бы перекинулся через голову вперед, и вместо него я увидел на тропе фигуру высокого жилистого мужчины с длинными распущенными волосами, в серой рубахе. За спиной у него покачивалась рукоять огромного меча! Человек этот прошел еще немного и скрылся в камнях. Я был сам не свой от страха, однако ночь миновала без угроз для меня. Наутро, когда мои товарищи поднялись ко мне, мы без труда одолели перевал.
— Ты действительно рассказал занятную историю, — подытожил Мансур, ибо говорить здесь первым было его правом. — Оборотни часто встречаются в пустынных местах, хотя в городах их не меньше. Однако почему ты утверждаешь, что видел шайтана? Ведь этот дух в образе пса помог тебе справиться с бедой? Где же поучительность твоей истории?
— Как же не видишь ты ее, почтенный?! — воскликнул Хайретдин. — С тех пор нет мне покоя, пускай дела мои пошли удачнее, несмотря на войны и разорение. И даже это настораживает меня. Разве добрые духи оборачиваются, перекинувшись через себя, псами? Где ты слышал о таком? Разве вмешиваются они таким образом в жизнь людей? Нет, они лишь направляют людей на благие мысли, слова и поступки, и только духи зла действуют открыто. Шайтан оказал мне услугу и скоро потребует за нее плату. И я страшусь этого мига. Мне нравится совершать благонравные дела и произносить благонравные слова, благо достаток мой от этого умножается. Но выходит, что началом умножения его стало деяние шайтана, и это тревожит меня, значит, шайтан идет за мною след в след, и я не могу увидеть его и сойти с дороги шайтана.
— Что ж, может, ты и прав, Хайретдин, — заключил Мансур и зевнул. — Возблагодарим богов за бестревожный сегодняшний путь и тихую ночь. Да не встретятся пути нашего каравана с путями шайтана. Доброго вам ночлега, почтенные, и благодарю за столь удивительные и поучительные рассказы. Таких не услышишь порою даже на мельсинском торгу, — лениво закончил он, бросил несколько золотых Шегую как хозяину огня и ночлега, ибо в пути старший караванщик всегда был хозяином, и в сопровождении стражников и слуг удалился к раскинутому уже просторному шатру.
— Значит, ты видел, как серый пес спускался с перевала в сторону пути на Халисун? — спросил вдруг Булан.
— Истинно так, Булан, — кивнул Хайретдин. — И да услышат боги слова почтенного Мансура, ибо я не хочу, чтобы моя встреча с шайтаном произошла скоро. Я не волшебник, во мне нет ни силы, ни мудрости, ни страсти противостоять шайтану, и я очень боюсь его.
— Значит, серый пес идет на Халисун… — неизвестно про что и неизвестно кому проговорил Булан. — Не настало ли время и для твоей повести, почтенный Шегуй? — отчетливо произнес он. — Час Быка еще не миновал, а его надлежит проводить в кругу у огня, чтобы злые духи не могли навредить нам, путникам.
Мергейт все это время сидел невозмутимо на потертом уже коврике и покуривал такую же трубку, какая была у Булана. Он поднял взгляд, глубоко затянулся, отложил трубку. Потом отхлебнул из большой и простой черной глиняной кружки горячего напитка.
— Что ж, услышьте и мою повесть, — начал он, тряхнув прямыми черными волосами. — Она не будет длинна, как не длинна ночь, проведенная за беседой, в сравнении с пустынным днем покинутых холмов. И она не будет коротка, как коротка ночь с любимой в сравнении с усталостью от любви. Если сегодня заговорили о шайтане, то я расскажу вам о том, как можно обмануть шайтана без вреда для себя и при этом проникнуть в такие области жизни, которые прежде были для тебя областями смерти. Кто не знает, о чем я веду речь, я скажу проще: это такие места, которые многие именуют прошлым и будущим.
