— Нет, не говори так. Ты не такой. Ты никогда не был таким.
— Был, — резко ответил он. — И если бы не ты, я даже не знал бы, что такое сожаление. Мы не вольны обсуждать или оспаривать его приказы. Пока есть связь, мы лишь безликие исполнители.
— Она была невиновна?
— Не знаю. Но то, что стало с ним, с моим другом… он потерял свою человечность, это не просто каратель, это зверь, опасный, жестокий и непредсказуемый. Когда погибает та, с которой ты горел — умирает душа и все человеческое, что есть в тебе.
— Постой, ты хочешь сказать мне, что… твой Мессир хочет меня убить?
— Когда на тебя напали у ресторана… люди… мы не успели их допросить. На них не было никаких опознавательных знаков, отпечатки пальцев сожжены, программа распознавания лиц ничего не дала, а на руке у каждого символ против посмертного допроса, и камера наблюдения у ресторана так вовремя оказалась неисправной. Ни улик, ни свидетелей, ничего. Слишком похоже все это было на наши методы. Да, это было только подозрение, предчувствие. В тот вечер позвонила Олеф и рассказала о видении. Я очень хотел списать это нападение на J., потому что каким бы сильным он ни был, с этим я справлюсь. Но после нападения на клан Шенери, после допроса Венеры сомнений не осталось. Она не видела лица убийцы, но запомнила шрам на руке одного из нападавших. Я понял, о ком она говорила, я понял, что это был один из моих братьев. Тот, девушку которого я когда-то убил. Тот, кто по словам Мессира мертв.
— Так может.
— Не может. Мессир не ошибается, если сам этого не хочет.
— Тот со шрамом… это он напал на мою семью? Но погоди… почему тогда им приказали меня не трогать? Если твой Мессир так хочет моей смерти?
— Ты забегаешь вперед, дорогая, — улыбнулся он, поправляя съехавшее с моего плеча одеяло. — Когда на тебя напали у ресторана, это были догадки, но даже они до смерти меня пугали. Если бы тогда ты умерла, то с тобой умерли бы все чувства, я перестал бы существовать, идеальный Мессир, бесчувственное чудовище, способное отдавать приказы, посылать на верную смерть, не особо терзаясь чувством вины. И я решил отдалиться настолько, насколько это было возможно. К тому же Михаил так вовремя попросил позаботиться о его дочери. Это была идеальная возможность. Конечно, он не поверил. Но здесь свою роль сыграл Дэн и ты.
Все были уверены, что ты все еще его любишь, что стоит только вас подтолкнуть, пламя вновь разгорится.
— И ты был готов смотреть на это? Как он постепенно меня завоевывает?
— Ради того, чтобы ты жила я готов пройти все круги ада, спуститься в бездну и продать душу дьяволу, если он есть, конечно. Вот только ты так не вовремя от него отказалась. Еще бы чуть-чуть, каких-то пару месяцев и я нашел бы доказательства, достаточно веские.
— Знаешь, что… твои доказательства стоили мне многих бессонных ночей, — обиделась я, и ткнула его в плечо.
— Прости. Кто ж знал, что ты такая ненормальная. Влюбилась в самого неподходящего человека на свете.
— А мне кажется, самого подходящего. И хватит мне зубы заговаривать, рассказывай, что дальше было?
— А дальше они затаились.
— А те, кто нас с Евой преследовал?
— Те трое, которых схватили были местными, четвертый из наших. За ним установили наблюдение, но Мессир все просчитал. Вряд ли этот объект будет снова задействован. А потом было нападение на дом Данилевичей, неслыханная дерзость. И когда ты снова описала того со шрамом, когда он оставил тебя в живых, я понял, что они объединились. Что действуют заодно. Мессир хочет чужими руками тебя уничтожить.
— Он что, идиот?
— Почему? — поинтересовался мой любимый.
— Он что не думал, что ты все поймешь?
— А знаешь, нет. За столько лет правления он так уверился в своей безнаказанности, непогрешимости, в нашем бездумном следовании за ним, в том, что мы лишь слепые марионетки. Он видит только то, что хочет видеть, или то, что я хочу ему показать. Впрочем, допускаю, что каждый просто ведет свою игру и делает вид, что ничего не знает о намерениях другого. Точнее вел, пока ты не начала чудить.
— Чудить? Я чудить?
— А кто ж еще? Что это за игры со свиданиями? Заигрывания с Игнатом?
— Сам виноват, — надулась я. — Задурил мне голову, влюбил в себя, затем бросил, ходил весь такой «Я тебя не знаю, и знать не хочу». Лицемер ты, Диреев, вот ты кто.
Вот теперь я попыталась обидеться, не дали, зацеловали, приятных слов нашептали, я и растаяла, как глупое мороженное.
— И все же, как ты поняла?
— Что? Ах, ты об этой глупой, лицемерной игре в бесчувственного ублюдка?
— Справедливо, — вздохнул он.
— Еще бы это было несправедливо. Я бы тебя еще не так назвала. И вообще, тебе еще долго придется заглаживать свою вину, дорогой. Лет десять, как минимум.
— Я согласен на всю жизнь.
— Не подлизывайся. Знаю я, какой ты негодяй.
Я попыталась отползти подальше, чтобы остатки здравого смысла в кучу собрать, но кто ж мне даст. Так что опять я оказалась в теплых, нежных, и, блин, крепких тисках-объятиях.
— Ну, так ты скажешь мне, где я прокололся?
— Нигде, — неохотно ответила я. — Если бы ваш с Венерой разговор в вечер бала не подслушала, так и ходила бы несчастной, и вздыхающей по углам.
— Вздыхающей по углам? — нагло ухмыльнулся он. Прямо как кот, объевшийся сметаны. Но и я не лыком шита, могу настроение так подпортить, что мало не покажется.
— Или нет, у меня тут парочка очень симпатичных ухажеров нарисовалась. А вдруг мне бы кто-нибудь понравился, и я забыла одного наглого, самодовольного, лицемерного гада, как страшный сон.
— Страшный сон, значит, — нахмурился он, а глаза лукаво и опасно заблестели. И что эти глаза задумали? Ох, явно ничего хорошего.
Оказалось, меня решили защекотать до смерти. Э, нет. Так не пойдет. Уж лучше пусть он меня зацелует, чем защекочет. От первого еще никто не умирал, а вот от второго… сомневаюсь.
— Э, нет, никаких больше поцелуев, ты еще не все свои карты раскрыл, а я жду ответов. И вообще, мы остановились на том вечере с Венерой, когда ты так живописно ее отшивал. Мне даже жаль бедняжку стало… немного.
— А подглядывать нехорошо.
— Извиняться не буду. Не дождешься.
— А я и не жду, — обреченно вздохнул он, но целовать перестал. — Да, это явно был просчет.
— Еще какой, — ухмыльнулась я. — Не все же тебе моими чувствами играть.
— Прости. Но это было необходимо.
— Теперь я это понимаю. Не со всем согласна, но понять могу.
Действительно, могу. Ведь я тоже не хотела Дирееву о 27 декабря рассказывать. Если бы сам не узнал, не уверена, что рассказала бы и сейчас. Я просто боюсь, что если он вмешается, начнет действовать, то пострадает. Каким бы сильным он не был, но он не бессмертен. А потерять его снова, снова остаться одной я не смогу, я просто этого не переживу. И тут я вспомнила об одном моменте:
