Праздник, призвавший Ива, бурлил не в самом городке, а у его стен, на просторной равнине, которая в случае осады покрывалась шатрами врагов, и тяжелые осадные машины, точно великаны, топтались по этой мягкой почве.
Теперь же ничего подобного не было и в помине. Палатки, правда, точно имелись: разноцветные, шелковые и холщовые, раскрашенные, с множеством флагов и вымпелов, украшенные цветочными гирляндами, в которые были вплетены едва созревшие яблочки и виноградные листья.
Повсюду важно расхаживали герольды, воплощенные гербы, в туниках, разрисованных всевозможными зверями и символами. Трубы ревели со всех сторон и на всякие голоса, так что сигналы тонули в общем шуме.
Ближе к городку была огорожена турнирная площадка. В небесах над нею было пестро от развевающихся флагов. Все ветра вселенной налетели сюда в гости и весело надували щеки.
На небольшом помосте восседали важные господа и несколько нарядных дам. Вся поляна была полна народу: зеваки, торговцы, озабоченные оруженосцы, карманники с грязными лицами и застывшими глазами, ссорящиеся влюбленные и очень пьяный музыкант, пытающийся играть на дудке для десятка танцующих.
Ив медленно ехал сквозь толпу. После битвы он нашел и свой флажок, и длинное рыцарское копье, которое ему так и не пригодилось, и теперь привязал флажок к копью и напустил на себя высокомерный вид.
Глашатай выкрикнул имена, и внезапно общее внимание обратилось на площадку. Оттуда донесся топот и грохот, а затем — дружные вопли. Ив молча смотрел, плохо, впрочем, различая происходящее — он находился слишком далеко от ристалища.
Несколько человек, из числа сидевших на помосте, вскочили, и одна дама вдруг принялась отчаянно размахивать руками — вышивка на ее рукавах ослепительно вспыхивала на солнце.
Затем очень близко от Ива протащили окровавленного человека в измятом доспехе. Человек сыпал ругательствами и плевался кровью.
Ив услышал, как он кричит:
— Будь он проклят, этот ребенок! Чтоб ему в аду гореть!
Ив сделал знак злым и красным от усилий оруженосцам положить их господина на траву, спешился и учтиво обратился к раненому:
— Могу я спросить вас, сир, какому ребенку вы шлете столь страшные пожелания?
— А вы кто такой, черт бы вас побрал, сир? — захрипел раненый. — И по какому праву вы останавливаете моих оруженосцев? Холера вам в потроха! У меня весь бок пробит, клянусь кишками Людовика Святого!
— Моя жизнь и мое тело, включая также потроха, — в руках Господа, ни разу не солгавшего, — сказал Ив. — Равно как и Людовика Святого, чьей милости охотно себя вверяю. Мое имя — Ив де Керморван из Бретани, и я хотел бы знать, что здесь происходит, так что если вы мне растолкуете, сир…
— Здешняя правительница — ненавижу баб! — графиня Годиерна, старая курица, затеяла все это, — прохрипел раненый рыцарь и сплюнул. — У нее замок в пяти милях отсюда, и этот городишко — тоже ее. Нашла бы себе мужа и успокоилась, но куда там! Любит охоту. А? Могла бы вместе с мужем охотиться.
— Следовательно, графиня Годиерна отправилась на охоту, — подытожил Ив. — Но продолжайте, ради Бога, любящего святых, сир, потому что я сгораю от нетерпения узнать, что же случилось с нею на охоте.
— А вы быстро улавливаете, что к чему, — хмыкнул раненый рыцарь и поморщился от боли. — Итак, наша госпожа пустила стрелу, но, разумеется, неудачно, ибо женщины не могут хорошо стрелять — глаза у них устроены иначе, нежели у мужчин.
— Разве? — удивился Ив. — Никогда не замечал. Впрочем, — прибавил он, желая быть вполне искренним, — я никогда не имел случая рассматривать женские глаза с достаточным вниманием.
— Оно и видно! — Рыцарь вздохнул. — Ох, сир, не найдется ли у вас выпивки?
— Сказать по правде, — признался Ив, — я и сам прибыл сюда, по наущению моего покойного оруженосца, дабы разжиться даровой выпивкой, а если повезет — то и другим угощением.
— Видать, вы просты, как крестьянский башмак, и столь же бедны, — проговорил рыцарь, — одно слово — бретонец.
— Чистая правда, сир, ибо я — истинный бретонец. Но продолжайте ваш рассказ.
— Разумеется, графиня отправила двоих своих людей, чтобы те залезли на дерево и забрали ее стрелу. Вскарабкавшись на дерево, они увидели, что поблизости, на скале, находится гнездо орла, а в гнезде, среди птенцов, сидит человеческий ребенок — годовалый или около того. Однако не столько само дитя привлекло их внимание, сколько то, что было надето у него на шее.
— И что это было? — спросил Ив.
— Длинное ожерелье из рубинов, — сказал рыцарь. — И будь я проклят, если там не было сорока превосходнейших рубинов глубокого винного цвета! Ради этих рубинов они и забрали ребенка из орлиного гнезда.
Ив сказал оруженосцам, которые топтались рядом и обтирали рукавами потные лица:
— Несите вашего господина в шатер, да будьте осторожней; а я пойду рядом и, когда все будет устроено, выслушаю историю до конца.
И они вместе двинулись к полотняному шатру, на котором были намалеваны разъяренные леопарды. Рыцаря уложили на покрывала и начали освобождать от доспехов. Мятая рубаха, обнажившаяся после того, как доспехи были сняты и пропитанный кровью колет тоже, была совершенно красна, а тело под нею покрыто синяками и разрезано между ребрами.
— Чума тебе в глотку! — рычал раненый рыцарь, когда призванный в палатку лекарь, толстый человек с белым, как тесто, сонным лицом, принялся бинтовать рану. — Скоро ты закончишь, костоправ?
Лекарь не ответил. Он затянул повязку, затем по-хозяйски пошарил по шатру, нашел кошель, развязал его и вытащил оттуда два сола. После чего, так и не промолвив ни слова, вышел вон.
— Что же стало с ребенком, сир? — возобновил расспросы Ив.
— Это была девчонка, — ответил рыцарь. — Девчонка, которую нашли в гнезде орла слуги графини Годиерны. Говорю вам, они забрали ее ради ожерелья, а не ради нее самой. Богу, быть может, что-то и известно о том, как дитя очутилось в орлином гнезде, среди птенцов, и отчего так вышло, что они его не расклевали, а растили как собственную плоть и кровь. Девочка кричала не хуже орленка и была такая же злобная.
Когда слуги вручили ее графине, та первым делом сняла с девочки ожерелье и спрятала, а ребенка, хоть и нехотя, но принуждена была взять к собе и окрестить. Уж не сомневайтесь, сир, графиня вовсе не желала заботиться о подкидыше. Да и как ей было заботиться о таком ребенке, который только и делает, что кричит по-орлиному да пытается укусить? Поговаривают, девчонка ела только сырое мясо! Хвала святому Онуфрию, скоро она заболела и умерла.
