Огонек светильника задрожал, грозя погаснуть. Дуновение ледяного холода лизнуло Рума по лицу. Он приподнялся на локте, озираясь и боясь поднять взгляд к потолку, откуда свисала паутина, почти растворившаяся в темноте. Злорадный рыкающий хохот сотряс пещеру, и Рум понял, что Триглав, о существовании которого он уже начал забывать, теперь явил себя в своем самом отвратительном зверином облике.
— Ты даже не хочешь поднять на меня глаза? — насмешливо спросила зубастая морда. — Согласись, ты не в том положении, чтобы показывать свою гордость. Да и осталась ли она еще у тебя? — Триглав снова расхохотался.
Пересиливая страх, Рум поднял голову.
— Ты прав, мой могущественный покровитель, — произнес он как можно более подобострастней. — Мне сейчас не до гордыни. Меня предали и обрекли на медленное умирание.
— Почему же ты не ползаешь передо мной, не лебезишь, не молишь о спасении? — Триглав не скрывал издевки.
Рум изобразил горестное удивление:
— О спасении? Ты помог мне обрести верховную власть над моими подданными. Ты подарил мне чудесный плащ, позволив мне летать. Ты смилостивился надо мной, когда мне не удалось исполнить твою волю и убить синегорского князя. На что я могу рассчитывать, я, неблагодарный и вечный должник, моля тебя о спасении!..
— Лесть! — взревел Триглав, почесывая себе грудь желтыми когтями. — Лживая лесть! Она-то мне и приятна. Говори еще!
— Ты настолько могуществен, что можешь проникать сквозь горную толщу, можешь читать мои мысли и угадывать мои помыслы даже прежде, чем они рождаются у меня в голове! Но моя плоть так слаба… Я не в силах пробить эту стену или просочиться сквозь нее, как медленная влага. Мне нечем расплатиться с тобой, кроме собственного трупа, но он стоит сейчас так немного…
— Ха-ха-ха! — зашелся Триглав в хриплом хохоте. — Ты можешь, оказывается, быть красноречивым. Зачем было лезть в вожди? Стал бы асканом и развлекал народ сладкими песенками. Не могу понять, почему ты так невзлюбил бродячих певцов, этих нищих пророков? — Он вдруг оборвал смех. — Я выпущу тебя отсюда. Но не сейчас.
— Когда же? — прошептал Рум, едва сдерживая ликование.
— Скоро. Когда царица Морошь пожалует в гости к твоим желтоглазым друзьям-коротышкам.
— Она пожалует сюда в гости?! — Рум был одновременно изумлен, обрадован и испуган. — Но зачем? Что ей здесь нужно?
— Ты это выяснишь. И любой ценой, даже ценой жизни, помешаешь ей осуществить то, что она задумала.
— Помешать ей? А что она задумала?
Зубастая пасть яростно ощерилась, и Рум сжался от животного страха.
— Не задавай вопросов, а делай, что я приказываю! Не то я рассержусь по-настоящему!
— Но… — пролепетал Рум. — Но она накажет меня. Я не смог убить колдунью…
— Эта женщина мертва, — перебил его Триглав. — Сумасшедший синегорский мужик занес над ней меч, как я и велел ему. Можешь, если тебе угодно, приписать себе эту заслугу.
— О, хвала тебе, мой повелитель! — воскликнул Рум. — Я сделаю все, что ты прикажешь.
— Так-то лучше. Тебе придется спуститься под землю.
— К грунам?! Но что мне там делать?
— Следить за Морошью. Возможно, убить ее. Еще не знаю.
— Мой повелитель! — взмолился Рум. — Мой разум не в силах постичь цели твоих мудрых замыслов. Я всего лишь человек, я могу погибнуть под землей прежде, чем исполню твою волю. Для тебя же не составит труда проникнуть в самые глубины Вороньей горы…
— Не увиливай, все равно вниз полезешь ты, а не я!
— Но почему?..
— Да потому что я не могу! — Голос зверя загремел так, что у Рума заложило уши. — Твоя Воронья гора мне противна, она таит что-то враждебное для меня. Даже здесь, наверху, я чувствую силу, которая гонит меня отсюда. Этой силой хочет обладать Морошь, и ты ей помешаешь, убьешь ее или взорвешь бочку с черным порошком, чтобы сровнять с землей эту проклятую гору!
Селочь горела. Из-за на редкость сухой в этот год весны избы, амбары, сенники, бани, кузни вспыхивали от первой же огненной стрелы. Тушить было некому. Сотня синегорских воинов и три десятка берендов бились до последнего, обороняя город.
Первая атака передового отряда айгуров захлебнулась под градом стрел. Салым был удивлен яростным сопротивлением защитников, которых не удалось застать врасплох, и в то же время обрадован: раз так отчаянно бьются, значит, есть что защищать.
Вторая атака во главе с седоусым Маласом смела синегорцев и берендов. Пленных не брали, раненых не щадили, добивая их короткими мечами и саблями. Самые ретивые айгурские конники спрыгивали с седел и отрезали уши у живых еще врагов. Ради обладания этими страшными трофеями то и дело возникали драки. Особенно ценились большие и волосатые уши берендов. Над трупами лесных великанов измывались с редкой жестокостью.
А из-за реки Угоры спешили новые и новые отряды всадников. Вскоре они полностью наводнили Селочь. Скуны с молчаливого согласия Салыма дали своим сотням час на разграбление города. Те бросились шарить по избам и погребам, походя убивая жителей, которых оказалось до странности мало. Это были в основном старики и калеки, не успевшие или не пожелавшие уйти из города в ближние леса. Остальные селочане воспользовались возможностью спастись, которую в это кровавое утро предоставили им ополченцы-смертники. Стараниями Ждана и Грыма Отважного Селочь и другие приграничные города и села были готовы к возможному нападению айгуров. Дорогое имущество и съестные припасы давно уже были вывезены и спрятаны в лесных тайниках.
Салым медленно ехал по разоренному городу, и его самодовольная улыбка постепенно превращалась в вымученную гримасу. На большую поживу в Селочи он и не рассчитывал, зная, что главная добыча ждет его впереди. Но, чтобы поднять боевой дух своих воинов, ему нужна была не такая Селочь. Он хотел бросить ее айгурской коннице, как свежую кость голодному псу. Кость, однако, оказалась уже обглоданной.
Салыма сопровождал Харар, молчаливый и мрачный. Неопределенность нынешнего его положения не прибавляла ему душевной бодрости. Кто он теперь? Если по-прежнему начальник стражи, то чьей — Рума или Салыма? Толстяк обещал ему должность первого советника, но Салым пока еще не верховный вождь айгуров. Станет ли он им, вопрос будущего. Это зависит от успеха их военного похода. А начало этого похода Харару очень не нравилось.
Они выехали на площадь, где когда-то шел оживленный торг, устраивались веселые ярмарки. Сейчас широкие двери пустых амбаров и складов были распахнуты, обозленные воины ничего в них не находили и поджигали пересохшие деревянные строения. У поваленного забора какой-то бритоголовый айгур насиловал слепую старуху. Харар выхватил из-за пояса нож, метнул его, не целясь, и тот вонзился насильнику в спину. Верещание старухи слилось со свинячьим визгом умирающего.
