— Объясните по-человечески, почему моя мама неизвестно где и неизвестно, жива ли, почему мой отец — один, а вырастил меня другой? — потребовала девушка.
Епископ открыл было рот, но Атрелла добавила:
— Только без вранья, хорошо?
— Для того, чтоб ты все правильно поняла, я хочу тебя спросить кое о чем, — продолжил отец Индрэ.
Атрелла кивнула.
— Ты лечила тех двоих: хозяина гостиницы, у которого был рак, и моряка с отрубленной ногой. Что ты чувствовала, когда их исцелила?
Атрелла удивилась, задумалась:
— Нууу, я сильно устала, это с Жабелем — так сильно, что уснула и думала, что мне все приснилось, а когда узнала, что это все правда, жутко перепугалась, — епископ понимающе кивнул. — А с Юргесом было здорово! Я тоже устала, но было очень приятно. И еще моряки так орали… и хвалили меня. Даже неловко. Ой! Они же мне денег дали!
Витунг заинтересованно и с долей ревности спросил:
— Много?
— Триста литов, папа! Я не хотела брать, а капитан заставил.
— Не сбивай ее, Вит! — строго сказал епископ. — Ты ведь понимаешь, к чему я веду?
— Понимаю, — ответил Витунг и умолк.
— Значит, очень приятно, — повторил епископ слова Атреллы.
— Да, а что такого? — она не понимала, к чему ведет отец Индрэ.
— Пока ничего.
— А какое это имеет отношение к маме?
— Самое прямое, дочь, — советник впервые назвал девушку так. — Тебя не удивило, что ты смогла исцелить случаи, когда иные лекари и не брались? — Атрелла пожала плечами. — Ты об этом не задумывалась. Витунг делал операции гендерам с тобой вдвоем. Ну, скажи, Вит, что у тебя вышло без нее?
Профессор опустил голову:
— Ничего. Я отказал…
— Воот! — торжествующе протянул епископ. — Ты унаследовала талант своей матери. Она одна делала уникальные операции. Мы с Витом однажды видели, как она разом лечила двоих. Можешь себе такое представить? — Атрелла изумленно помотала головой, отчего косички похлопали ее по щекам. — А это было. Ты сидела как-то у меня на лекции, помнишь? Это все уже дипломированные лекари. Сколько их было, помнишь?
Атрелла покачала головой: "Нет".
— А я скажу, это выпуск прошлого года. Семьдесят лекарей, точнее, семьдесят три человека. А сколько из них решились бы в одиночку приживить ампутированную ногу?
— Не знаю.
— Никто! Я преподаю в университете без малого двадцать лет, а такие способности, как у тебя, Вита или меня, я встречал — по пальцам можно пересчитать.
— Это я поняла, — кивнула Атрелла, — я же работала летом в госпитале. Лекари, и старшие даже, не могли делать того, что я могу, что мы с папой делали. Но при чем тут мама? Не понимаю.
Епископ смотрел на дочь. Симпатичная девочка, еще ребенок — с косичками. Он видел в ней любимую, настолько Трелька походила на молодую Релину.
— Когда мы оканчивали университет — мы трое, я, Вит и Релина — мы были молодые и глупые. Любые хвори казались нам пустяком. О чем мы думали? Вылечить всех… Зачем? Сейчас, уже к старости, я понимаю, что болезни — это намеки, знаки. Ведь кто посещает храмы, исповедуется, тот не болеет. И ты это знаешь! Но ведь, что удивительно, все это знают — а в храм и на исповедь ходят единицы из сотен, десятки из тысяч. Иные же идут, когда болезнь не намекает, а прямо ломает, явно. Идут, просят, рассказывают о грехах, что помнят… надеются, что успеют поправить. А что бы раньше не ходить? Нет… душевная леность и слепота. Обращаются к лекарям, платят деньги, а в храм не идут. Лекари помогают, как могут. И вот когда лекарь входит в большую силу, его стережет большая беда. Не догадываешься, о чем я?
Атрелла опять помотала косичками.
— Вот ты сказала — приятно было. Действительно, приятно. Удовольствие… Ощущение своей силы, возможностей… А, Вит? Ты ведь тоже попался на этот крючок? — профессор кивнул. — Конечно, ты — человек, обычный лекарь… нет, не обычный, очень талантливый, способный… но ведь человек, не бог, а что ты делал? Гендерам пол менял? — профессор опять кивнул.
— Ну, и каково это? — продолжил Анколимэ. — Исправлять "ошибку богов"? Так, кажется, звучала гендерная дистрофия в твоей монографии?.. Не пора ли на исповедь, господин Божий редактор? — епископ не мог не подколоть старого друга. — Бог дал нам способность. Он верит нам, позволяет лечить людей, животных. Но мы не боги.
— А при чем тут это? — спросила Атрелла. — Я никогда и не думала так. Мне просто приятно. Приятно помогать больным, спасать пострадавших.
— Все это до поры. Пока ты еще даже не лекарь… а пройдет время, и скажешь, как Релина: "Да что мне Лит, я сама могу!".
— Мама так сказала?
— Да. Гордыня — это очень серьезно.
— Но как это объясняет факт, что она меня бросила? Почему мой отец вы, а не па… — Атрелла не знала, как объяснить.
— Здесь все и просто, и сложно, — епископ потер лицо руками. — Мы с Витом оба любили твою маму, но она предпочла ему меня. Уж не знаю, как она выбирала. Был разговор, мы — друзья, сказали ей — решай, и она решила. Вит уехал в Гразид, а я с Релиной остался в Рипене, тут в Продубине. Я работал в университете, писал диссертацию, она лечила. К ней очередь стояла — ого-го! Мы жили вместе и собирались пожениться. Лина хотела, чтоб мы с ней съездили в свадебное путешествие, и копила деньги. Но тут меня вызвали в Департамент общественного здоровья и предложили должность главного лекаря юго-восточного округа, только с условием, что я приму предложение и сразу уеду к месту службы. Свадьбу можно было сыграть, а вот путешествие откладывалось на год. Я в тот же день рассказал Релине… — профессор запнулся, — нет, я сглупил, я сказал ей, что я согласился и нам нужно выезжать. Она психанула. Сказала, что я могу ехать куда угодно, а она с места не сдвинется. Я тоже разозлился: из-за ее каприза ломать карьеру? В общем, я уехал. С полдороги написал ей письмо, просил прощения, предлагал эту поездку рассматривать как свадебное путеществие, шутил и надеялся, что она поймет и простит… Ответа ни на это письмо, ни на последующие письма я так и не получил. Мне сообщили, что Релина Ловиндерэ выехала из Продубина в неизвестном направлении. А примерно через год Вит прислал письмо, в котором говорилось… впрочем, Вит, расскажи, как все было.
Витунг Орзмунд покхекал, прочищая горло.
— Релина приехала ко мне уже на девятом месяце. Она ничего не объясняла. Сказала только, что если я не хочу, чтоб ее ребенок остался сиротой, то должен жениться на ней и помочь в родах, — Витунг покраснел. — А я с ней никогда не мог спорить. Ты ведь помнишь, она всегда так говорит, что оспорить невозможно. Мы сходили в управу и зарегистрировали брак. И через две недели я принял у нее Трельку.
