Мог ли он отпустить ее, когда она попросила?
Мог. Но тогда она бы не вернулась к нему. Несмотря на ту близость, что он тщательно и осторожно создавал, пытаясь не передавить — зов ее земли все еще был силен.
Ему не хватило этих двух недель, оставшихся до конца оговоренного месяца. Он бы приучил ее к себе, как приучал все это время. Приучал не бояться его прикосновений, к тому, что он вхож в ее личное пространство. И она привыкала, постепенно, пядь за пядью сдавая оборону, яростно сопротивляясь, упираясь изо всех сил — но привыкала. К его телу. К его обществу. К его помощи.
И реагировала. Напряжением мышц, темнеющими глазами, настороженностью, неистовой злостью, которая так легко могла обернуться желанием. Он видел ее взгляды, чувствовал острые вспышки ее женского огня, ощущал меняющийся запах тела, дурманящий голову сильнее всех ночных цветов Истаила.
Прочная, как камень, она все-таки поддавалась ему. Как норовистая дикая кобыла, запертая в огромном загоне — что дает ощущение свободы, но все-таки не свобода. Хрипящая, брыкающаяся, готовая вгрызться в оглаживающую ее руку, Ангелина Рудлог постепенно признавала его власть над ней, сама не осознавая этого.
И скоро стены загона бы не понадобились — она сама бы осталась с ним. Потому что не помнила бы уже другой свободы — кроме как рядом с укротившим ее.
Но что теперь думать, когда женщина ушла, укусив напоследок и открыв, словно в насмешку, то, какой ослепляющей может быть близость с ней?
Проблема была в том, что пустыня очень быстро скрывает следы. В том, что она ушла очень далеко до того, как он проснулся, и он не видел ее ауры на том пространстве, что было доступно его стихийному зрению — не более 10 километров. В том, что он понятия не имел, в каком облике она сбежала — одежды не было, значит в человеческом? Или все-таки просто взяла ее с собой? Или вещи унесло море? В том, что ауру отчетливо ощущал лишь он, да Четери с его неожиданно возросшей силой. Даже Энтери был почти слеп по сравнению с ними, а уж остальные могли лишь осматривать барханы в поисках живых существ, и как им было понять — настоящая перед ними верблюдица, или перекинувшаяся принцесса?
В Рудлоге было проще. Там они ночами двигались от поселения к поселению, и достаточно было снизиться, чтобы понять, есть здесь хотя бы одна дочь Красного или нет. А как найти Ангелину, когда до Рудлога более шестисот километров по прямой — и никто не мог гарантировать, что она ушла самым коротким путем?
Владыка был неистово зол на себя за глупость и самоуверенность. И на нее. Но это потом. Лишь бы оказалась жива. Если принцесса жива, он ее найдет. И уже не отпустит никогда.
Прилетев в Истаил вечером третьего дня, он снова стоял во внутреннем дворе дворца, в котором не осталось огня, дрожал от слабости и отпаивался кровью. Но не пошел спать, хотя кровь и вполовину не восстанавливала так силы, как прикосновение к его невесте. Он, одевшись, направился в маленький храм Синей Богини, расположенный недалеко от дворца. Не вкушать благословения от ласк дочерей песков, решивших посвятить эту ночь Божественной Любви. А просить, требовать, чтобы та защитила упрямую женщину и помогла ей, пока его нет рядом.
— Пропадешь со мной ведь, — тяжело сказала Ангелина, глядя на распластавшегося на песке щенка. Тот в южных густых сумерках выглядел как мутное пятнышко, и глаза уже не горели так ярко, больше похожи были на едва тлеющие угли. Тер-сели вяло шевельнул хвостиком и поднял голову. Видимо, сегодня он не достал до подземных вод, чтобы напиться. Или устал бежать. Совсем ведь малыш.
Ани осторожно, чтобы не пролить, налила на ладошку воды из сморщившегося, почти пустого бурдюка, поднесла руку к маленькому духу. Щенок лизнул несколько раз, и она снова налила. Раньше он отказывался, а сейчас совсем обессилел, бедняга.
Он пил и пил, а она облизывала ладонь после него — чтобы ни капли не пропало. Губы ее растрескались и кровоточили, и глаза слезились, слипались от вязкой дряни, и тело не просто болело — агонизировало, так, что даже плакать и дышать было больно.
Она и не плакала. Нечем было плакать. И выбора уже не было, кроме как двигаться дальше.
Принцесса поила на глазах оживающего щенка, пока не кончилась вода. Облизала ладонь, провела ею по глазам, по впавшему животу. Даже касаться было больно.
Вот и похудела.
Кожа была как наждак. Все тело стянуто, как стягивало ее руки поначалу после стирки в тазу дешевым серым мылом. Смешно вспомнить, как она стирала — тонкая кожа распухала, на костяшках сдиралась, жгло и щипало эти ранки, а вещей было много, и о перчатках она просто не догадывалась.
Перед глазами стояли огромные тазы для стирки, полные восхитительной, холодной воды, ведра, в которые она окунала половые тряпки, колодец — сколько ведер она натаскала от него, как болели плечи и запястья, как училась крутить ворот… Да что та боль по сравнению с нынешней!
— Уходи, — попросила она маленького водяного духа, который бодро бегал вокруг нее, потом залез на руки прохладным комочком, прижался. Красные глаза уставились на нее с обидой и непониманием. — Вода закончилась, — объяснила она, как ребенку. Сухой воздух сжимал горло, и она почти сипела, закашлялась, умоляюще глядя на щенка. Впрочем, он ведь и есть ребенок. — Погибнем оба. Пока ночь, иди обратно, ищи подземную реку. Иди, кому говорю!
Щенок лизнул ее в шею, соскочил с рук и побежал от нее по темному песку пустыни. Ани откинулась на песок и слабо улыбнулась первым белым звездам. Она сейчас отдохнет немного и пойдет дальше, ночью. Если и умирать, то в движении. Пока борешься — всегда есть надежда.
Глаза закрывались сами собой, и тела касался низкий сухой ветер, наметая на нее жалящие песчинки. Вставать не хотелось. Наверное, так чувствовали себя сами Пески, когда-то живые, полные влаги, а ныне иссушенные, истерзанные солнцем. Шуршит, шелестит бесконечный суховей пустыни. Ее еще не было, а он пел здесь, и не будет уже, а он все будет мести тихой поземкой, или реветь и крутить песчаными бурями на полнеба, когда желтая взбитая пелена встает мутной стеной и гонит синеву перед собой, меняя облик пустыни.
Если заснет, равнодушный песок перешагнет через нее сыпучим холмиком и потечет дальше. Надо вставать и идти.
Ангелина поднялась, натянула рубаху, штаны, медленно, как старушка — больно было наклоняться, да и голова кружилась от слабости. Сколько же дней она уже идет? Вечность? Надела на шею амулет Нории, прихватила пустой бурдюк и, прикрыв глаза, снова определила, в каком направлении двигаться. И пошла бы, если б не вернувшийся взбудораженный щенок. Он прыгнул на нее сзади, ухватил за штанину, потянул куда-то в сторону, с такой силой, что принцесса едва не упала. Посмотрела на него устало — водяной дух припадал на передние лапы, поскуливал, снова тяпал ее за штанину, тянул. И пошла за ним. Тяжело, медленно, карабкаясь вверх по барханам, падая без сил, судорожно хватая воздух саднящим горлом, оттирая песок, попадающий в нос и глаза, которые уже почти ничего не видели.
