— Благодарю вас, — сказал Айдан, имея в виду именно это: больше, чем мог знать кастелян. Но Жиль понял. Он улыбнулся за спиной своего начальника, достаточно широко, чтобы дать понять, что битва была трудной, но зато победа полной.
— Вы можете остаться, — продолжал кастелян, — настолько, насколько сочтете нужным, и уйти тогда, когда захотите. Вы гости нашего ордена, и можете получить любую помощь, какую я могу оказать.
— Я прошу только о приюте на ночь для меня и моих спутников, и о ваших молитвах за нас.
— Вы получите и то, и другое, — ответил кастелян.
Айдан пошатнулся. Так иногда случалось: сила исчерпывала свои пределы и все, что за пределами, и тело предавало его.
На этот раз Райхан оказался менее быстрым или менее незаметным. Жиль подхватил Айдана раньше, чем успел мамлюк.
— Вы больны, — промолвил госпитальер.
Айдан покачал головой, столь тяжелой, что он едва почувствовал движение.
— Нужно только поспать, — выдавил он. Это было невнятно. Он пытался повторить: — Поспать… нужно…
Они отнесли его в постель. Он был так слаб, что не мог сопротивляться. Потом большинство из них ушло, но Жиль задержался, хмуро глядя на него сверху вниз.
— Если она настолько сильнее вас, как же вы надеетесь противостоять ей в открытой схватке?
Айдан наконец заставил язык повиноваться, хотя тело, казалось, превратилось в студень:
— А разве у меня есть выбор?
— Вероятно, нет, — вздохнул Жиль. — не хотите ли, по крайней мере, исповедаться перед отъездом?
— У вас есть право отпускать грехи?
— У меня — нет. Я принял только монашеские обеты.
Айдан закрыл глаза.
— Значит, я еще некоторое время поживу с грехами на душе.
— Обо мне злословили бы, — сказал Жиль.
Айдан улыбнулся в темноте под веками.
— Брат, вокруг меня всегда злословие. Стали бы вы духовником незнакомцу, в такой степени, в какой я им являюсь?
— Какой вред это может причинить, если хранить тайну исповеди?
— Достаточный, — ответил Айдан, — и довольно мало добра. Пусть так, брат. Я есть то, что я есть. Я поступаю так, как должен. И все же мы боремся с неверными, вы и я.
— На все воля Господа, — отозвался Жиль.
Айдан засмеялся, хотя уже засыпал.
— Вы говорите, как сарацины.
— Иногда даже неверный может воспринять немного истины.
— Как пожелает Бог, — сказал Айдан, все еще улыбаясь. — А Он пожелает, брат. Только ждите и смотрите.
Все мужчины Сайиды были накормлены и удалились на день: отец и Маймун в кузню, а Хасана забрала Фахима, собираясь часок побаловать его. Сайида, свободная и чувствовавшая странную незавершенность, пошла прибраться в комнате, которую делила с Маймуном. На ходу она слегка улыбалась. Он пообещал ей снова прийти сегодня и почти пообещал отпустить ее на базар через день-другой. Хитрость, вот что было нужно на него. Видит Аллах, ей потребовалось много времени, чтобы понять это.
В крошечной комнатке было непроглядно темно. Сайида привычно прошла к окну, открыла его и постояла, наслаждаясь теплом солнца на щеках.
Призрак звука заставил ее повернуться. Кто-то распластался на матраце: белое, алое и неожиданный, пугающий пурпур. Сайида радостно и удивленно воскликнула:
— Марджана! — И повторила, уже менее весело: — Марджана! Что в мире…
Марджана сжималась в комок и дрожала. Сайида тронула ее за плечо. Она сжалась еще сильнее. Она плакала. Сайида схватила ее за плечи и обняла.
Марджана застыла; возможно, в шоке. Плакала ли она когда-нибудь? Дарил ли кто-либо ее просто любовью, не запрашивая цену?
Ее тело медленно распрямлялось. Она подняла лицо, прекрасное даже в слезах. Долгую минуту спустя Сайида осознала. что пряталось под подбородком Марджаны. Горло ее было синевато-багровым и опухало почти на глазах у Сайиды. Голос ее был хриплым шепотом.
— Я не собиралась являться сюда.
Голова ее качнулась, откинулась. Она с усилием подняла ее. Ее волосы липли к лицу; она откинула их за спину. Остановилась. Уставилась на свои руки. На них была кровь — немного, но достаточно; уже засохшая, начавшая трескаться. Марджана содрогнулась.
— Смыть. Нужно… смыть…
Поблизости была вода — для утреннего омовения перед молитвой. Сайида принесла кувшин к матрацу и мягко, но настойчиво, потому что Марджана пыталась отпрянуть, смыла кровь. У нее был запах, слабый, но ощутимый, словно запах земли и железа.
— Кровь из сердца, — прозвучал хриплый шепот Марджаны. — Но не… не кровь жизни. Я потерпела неудачу. Я, которая никогда не промахивалась, убивая. — Она пыталась смеяться, и слышать это было страшно. — Потому что впервые это была чистая ненависть, а не холодное убийство. Потому что впервые я действительно хотела отнять жизнь. И Аллах вырвал ее у меня из рук.
— Это выглядит так, — промолвила Сайида, — словно Он хотел помочь. — Чистой одеждой и остатками воды она начала омывать помятое горло. На нем остались отпечатки: полосы, словно от пальцев, чуть уже, чем ее собственные, но намного длиннее.
Кулаки Марджаны откинули ткань и руки:
— Отпусти меня!
Сайида спокойно подошла снова.
— Не кричи. Ты совсем сорвешь голос.
Марджана зашипела, но когда заговорила, то шепотом:
— Аллаху там нечего было делать. И даже Иблису. Это все франк моей крови, и я научила его ненавидеть меня.
— Франк? — Сайида помолчала. — Твой франк?
Ифрита скривила губы.
— Никак уж не мой. Он принадлежит огромной гяурский корове. Смертной женщине, жене христианина, но отнюдь не его жене.
Сайиде потребовалось время, чтобы найти в ее словах смысл.
— Ты нашла его в постели с женой кого-то другого?
— Я нашла добычу моего господина пляшущей старый греховный танец с ее телохранителем, который не в большей степени смертный мужчина, чем я — смертная женщина. Я нанесла удар, как не наносила никогда, с неистовой ненавистью, и она ослепила меня. Я ударила неточно. И теперь он знает меня и ненавидит меня, и он обратил все свое сердце и всю свою силу, чтобы спасти жизнь своей шлюхе.
— Он пытался убить тебя.
Марджана снова засмеялась и задохнулась.
— Не… не убить. Он не был так милосерден. Он отшвырнул меня. — Из глаз ее струились слезы, вопреки ужасному, пугающему смеху. — Он ненавидит меня. Но я… но я… я хочу его еще больше.
— Таковы некоторые женщины, — сказала Сайида. — Им нужен мужчина, который был бы им господином.
Марджана выпрямилась.
— Я не такая …
— Не кричи.
Марджана судорожно вздохнула. Глаза у нее были, словно у бешеной кошки.
