– Мне такой дар не нужен! – с отчаянием выкрикнула девушка коленям. – Я вообще, может, с детства мечтаю от него избавиться!
– Ну это как раз проще простого. – Саврянин сорвал один листик, растер в пальцах и стряхнул на землю. – Убей человека.
– Что-о-о?! – потрясенно уставилась на него девушка.
– Воспользуйся при изменении пути не «свечой», а человеком, – невозмутимо пояснил Альк. – Вытяни из него силу – ведь немножко везения есть у каждого – до последней капли, и, когда он умрет, уйдет и твой дар.
– Предлагаешь мне замарать руки кровью?!
– С рук кровь легко смывается, – заверил ее саврянин. – Пополощешь в холодной водичке, и все. Так что, пойдем снимать с тебя проклятие бывшего путника? Поймаем какую-нибудь бабку, я подержу, а ты на что-нибудь используешь…
– Нет!!!
– Ах да, забыл, проклятая женская солидарность. – Альк осторожно потрогал переносицу. – Тогда дедку. Такого старенького и горбатенького, чтоб не жалко было.
– Мне всех жалко!
– Тогда терпи, путница. – Саврянин рискнул опустить голову, а потом и присесть на корточки у самой воды. Кровь действительно смывалась легко, но каждая капелька превращалась в здоровенное розовое пятно, долго не тающее в стоячей воде.
– Альк…
– Чего?
– Я так больше не могу, – тоскливо пролепетала Рыска, совсем утыкаясь лицом в колени. – Это не жизнь, а какой-то кошмар! Хорошего пути как будто вообще нет, мы постоянно выбираем только между плохим и очень плохим, и я совсем не уверена, что правильно…
– А ты помолись, – серьезно посоветовал Альк, отряхивая руки.
Рыска засопела в подол.
– Кажется, я уже не верю в богов, – боязливым шепотом призналась она, как будто Хольга подслушивала возле ивы. – С такими-то мольцами… Может, они их сами и выдумали ради дармовой колбасы!
– А зачем тебе боги? – удивился саврянин. – Молитва нужна, чтобы поверить в себя. Чтобы утвердиться в мысли, что на нашей стороне правда, а значит, мы победим.
– А она точно на нашей?
– С нашей точки зрения – да.
– Какая ж это тогда правда?! – разочарованно протянула Рыска. – Она должна быть настоящей, всехней!
– И как ты себе это представляешь? – хмыкнул белокосый. – Заяц хочет жить, а волк хочет есть. Кто-то мечтает о дождливом лете, кто-то о жарком. Рано или поздно все равно придется сделать выбор, на каком ты пути. И наречь его хорошим.
– Ага, на путничьем или на крысином, – с досадой поддакнула девушка, выныривая из подола.
– Верно, – легко согласился Альк, подхватывая ее под мышки и ставя на ноги. – И, по мнению крысы, кража «тени» как раз то, чего хочет от нас Хольга. Пойдем. Надо же наконец узнать, из-за чего мы так мучились!
* * *
Толпа просителей уменьшилась едва ли на треть, но приемное время подошло к концу, и стража стала выгонять разочарованно ворчащих людей из зала. Громко протестовать никто не решался: спасибо батюшке тсарю, что хоть один день в месяц отводит на разбор жалоб простого люда. Прошлый вообще только раз в год снисходил; Витор Суровый, впрочем, последние лет пять показывался в зале все реже, и дела разбирал его высочество Шарес. Впрочем, народ это устраивало: тсаревич был толковый и справедливый, некоторые именно к нему напрашивались.
Двери захлопнулись, шум за ними стал утихать, отдаляться. Шарес все еще улыбался: весчанский мужичок, дошедший в поисках правды до самого дворца, оказался таким бесхитростно-забавным и так красочно расписывал свое горе, что тсаревич без колебаний присудил его богатому соседу не только вернуть межу на место, но и отдать те пять мешков пшеницы, что вор успел вырастить на чужой землице. Мужичок на радостях в пляс пустился, под общий смех славя «тсаревича-заступника» и клянясь ему в вечной преданности. Еле выпроводили, еще и стражника от избытка чувств напоследок поцеловал.
– Что это ты такой радостный? – желчно, с подозрением осведомился Витор, заходя в опустевший зал. Брезгливо поморщился: в нем еще пахло потом и навозом. Слуги, зная привычки тсаря и его тяжелую руку, суетливо подметали пол, распахивали окна и поджигали ароматные стручки, спеша изгнать из дворца мужицкий дух.
С Шареса мигом слетело веселье, но он постарался удержать улыбку, поворачиваясь к отцу.
– Смешную тяжбу разбирал. Два весчанина…
– Ну и дурак, – оборвал Витор, едва уловив суть.
– Что, надо было вора оправдать? – удивился тсаревич.
– Нет, обоим плетей всыпать: двадцать ответчику, что украл, и десять истцу, что на такую чушь тсарское время истратил.
– Это не чушь, – вежливо возразил сын, – а народная любовь. Народу приятно знать, что на тсаря можно положиться даже в таких мелочах.
– Любовь с девками крутить надо, а не с народом, – жестко отрезал тсарь. – Он тебя все равно не оценит, как ни извернись. Лучше бы купцов вперед этого шута принял, с них хоть казне прок.
Тсаревич смолчал, хотя прекрасно знал, как судит сам отец: на выбор и исход тяжбы, которую он брался разбирать, влияло и его настроение, и внешность ответчика. Будь богатый сосед мужичка белокосым, Витор мог вовсе отобрать у него надел «для восстановления справедливости». Впрочем, с послами и саврянами знатных кровей тсарь вел себя вежливо, давая волю неприязни только за закрытыми дверями.
– А кто за дурака заступился, того тоже дураком считать будут, – безжалостно, даже с наслаждением добавил тсарь. – Понял?
– Да, ваше величество, – кротко отозвался Шарес. Понял, и уже давно, что спорить с отцом себе дороже. Чем настойчивее сын будет отстаивать свою точку зрения, тем приятнее Витору будет его сломать. Проще сразу выпустить кость из зубов, а затем, когда старый пес потеряет к ней интерес, спокойно ее подобрать.
Тсарь разочарованно отступился. Тряпка, слабак! Совсем своего мнения нет, как и мозгов. Как помощник еще туда-сюда, но на троне Витор его не представлял. Угробит тсарство в считаные годы. Удивительно, что народ тсаревича действительно любит, да и среди знати, как доносил верный Кастий, у Шареса много приверженцев. Но у Витора, к счастью, больше.
Слева в груди заныло. Тсарь уже привычно положил на нее ладонь, стал по кругу растирать.
– Как ваше здоровье, батюшка? – вежливо осведомился тсаревич, от которого не укрылся этот жест.
– Прекрасно, – буркнул Витор. «Что, гаденыш, не можешь уже дождаться?» – Так, зачесалось что-то.
– Может, вам лучше прилечь?
– Сам разберусь, – огрызнулся отец. – С вами как приляжешь, так потом не встанешь. Что ни поручи – напортачите, здорового в клеть загоните.
Тсаревич не стал настаивать, хотя подлая мыслишка о приятности такого исхода проскользнула. Но Шарес старательно прогнал ее прочь. Корона была не только символом власти, но и ее кандалами. Придется посвящать делам не три четверти времени, а все без остатка, распоряжаться не десятком слуг, а целым тсарством, выходить из дворца только с охраной, не снимать кольчугу даже во сне, забыть про старых друзей… Нет, отрекаться в пользу двоюродных родственников тсаревич не собирался – достойных или хотя бы умных среди них не было, дорвутся до власти и начнут самодурствовать, расшатывая Ринтар – в процветании которого была и его заслуга. Но и торопить события Шарес не желал. Придворный лекарь говорил, что отцу осталось всего два-три года, от силы пять. Ничего, он потерпит. Заодно и нагуляется.
