Готова. Шагнуть за край. Рискнуть — жизнью, рассудком и душой.
Колба в ладонях пульсировала теплом живого сердца, шкатулка в мешке источала еле уловимые миазмы тлена, секундная стрелка отщелкивала последний круг. Дверь из комнаты светилась последней, призрачной, уже ненужной защитой. А за дверью…
За край, за край, — пробили часы.
И Шу шагнула за порог.
Следующего шага она не помнила — или следующей сотни шагов. А может, она и не шла вовсе, а летела рассветной дымкой сквозь нарисованные стены, обтекая бумажные фигурки людей. Опомнилась только в башне Заката, на втором этаже: свет в ладонях бился так горячо и остро, что боль проникла до самого дна, осветила дальний закоулок, где пряталась маленькая девочка по имени Шу. Алая боль смыла песчаные стены и растворила сказочных чудищ, оградивших ее от безумства реальностей, выплеснулась на белизну берега рунами: долг, дружба, любовь. Разум. Жизнь. Жгучим багрянцем под зажмуренными веками боль начертала: Дайм.
Сквозь забвение и покорность судьбе, сквозь патоку грез и сбывшейся мести она рвалась вверх, к родному голосу, зовущему: сюда, Шу! Наперерез бросались хищные тени с треугольными плавниками обид и сотнями игольчатых зубов страха. Десятки глаз стыдили, десятки голосов укоряли и грозили — липкими щупальцами тянули обратно, ко дну покоя и уютного незнания. Но Шу не останавливалась. Она рвала паутину наваждений в стремлении вспомнить, осознать себя…
Она открыла глаза, вздохнула — глубоко, со всхлипом. Вокруг вихрились лиловые, синие и белые потоки. Словно художник налил в стакан краски и размешивал — все быстрее и быстрее, так, что те почти выплескивались наружу — а Шу смотрела на красковорот со дна. Оторвавшись от завораживающей красоты, она опустила взгляд на свет в ладонях. Шепнула: «Дайм? Ты здесь?» Вместо ответа розовые блики ласково погладили ее по лицу, скользнули прочь — к мраморному диску, затем к лестнице наверх.
— Да, я помню, — уже в полный голос ответила Шу. — Сейчас, Дайм. Иду.
Источник словно ждал ее слов: вихревые потоки немного утихли и отступили. Мир с громким хрустом встал на место… или не совсем на место. Шу огляделась в попытке понять: что изменилось? Чуть ярче стали цвета или чуть вкуснее воздух? Чуть яснее переплетения вероятностей — и чуть глубже корни причин? Хотелось остановиться, всмотреться, но горячее биение в ладонях напоминало: торопись! Пока помнишь себя, сделай что должно.
Она прижала левой рукой колбу к груди, вздрогнув от удовольствия — показалось, что вместо стекла под ладонью крохотный детеныш пумы. Черный, мягкий, с шелковой шерсткой и светлой бирюзой глаз. Он урчал и ластился, обещая не выпускать острые когти, пока Шу не забывается. Она забеспокоилась, уловив страх звереныша. Потянулась мысленно к Дайму: где ты? как ты? Но зубки тут же вцепились в руку: не отвлекайся!
— Как скажешь, светлый учитель, — шепнула в настороженные черные уши и улыбнулась.
Еще один глубокий вздох… От ног до макушки пробежала волна холодных, щекотных иголок: синий поток отделился от бешеной круговерти, протек по полу, мягко обвился вокруг лодыжек, влился в нее. Совсем чуть, словно пробуя и предлагая.
— Хочешь поиграть? — спросила Шу.
— Поиграть! — радостно откликнулся Источник, обсыпая ее разноцветными искрами с запахом фейской груши. — Играть, хочу играть!
— Давай поиграем. Вот с этим камешком, — она указала на диск опалового мрамора, принесенный гномами. — Можешь поднять?
Водный поток взвился смерчем, протанцевал к диску и подкинул его под потолок, словно фонтан — сухой лист.
— А на последний этаж?
Весенней капелью зазвенел смех — со всех сторон, будто смеялась башня. Стены, пол и потолок стали прозрачным, словно вода. Камень взлетел, завис посреди верхней комнаты. Шу сделала шаг к лестнице, подняться вслед. Но, поддавшись веселью Источника, засмеялась, подпрыгнула, взлетела — или поплыла в плотном, как морские волны, упругом и прохладном воздухе, ухватившись за светящуюся синюю нить, одну из тысяч, пронизавших башню. Нить покалывала, дрожала и пела струной арфы. Показалось, что башня и есть арфа, только струны ее продолжаются за облака и небесный хрусталь, где мальчик и девочка играют в мяч, а чернильный океан лижет снежный песок, оставляя на берегу хлопья радужной пены.
— Полетаем? — обернулась девочка с лицом неуловимым и сияющим, как солнечный блик.
— И сделаем фейреверк, — вместе с ней обернулся брат-близнец.
— Иди к нам. Поиграем вместе, — голоса их сливались, манили переливами звенящих ручьев. — Будет весело. Смотри…
Антрацитовый океан заиграл весенним разноцветьем, взбугрился, потянулся к Шу. В глубине волны звезды танцевали эста-ри-касту: кружили, то удаляясь, то приближаясь. Одна из них притянула взгляд, приблизилась, увеличилась… и оказалась земным диском с морями, горами и реками.
Восторг переполнял Шу. Руки тянулись потрогать острые иголки горных пиков, запустить в игрушечный океан лодочку из коры… Захотелось рассмотреть поближе — и показались города, дороги. Выросли из песчинок дворцы и дома, по улицам заторопились крохотные человечки.
— Поиграем? — снова раздался детский голос. — Любишь бросать камешки?
Шу хотела уже согласиться, но ее отвлекла боль. Она опустила взгляд и засмеялась: крохотный кугуар, вздыбив шерстку, впился когтями в запястье. Розовая пасть смешно открывалась, показывая завитушку язычка, а хвостик торчал вверх, распушившись, словно ершик трубочиста.
— Шши! — зашипел звереныш и мазнул когтями по коже. Больно!
Показались алые капли, закружилась голова… Перед глазами поплыло, мир раздвоился: на игрушечную землю наложился образ пыльной, заброшенной комнаты. Голос мальчика вдруг показался не таким уж теплым и добрым — и совсем не детским. А камешек в его ладони — совсем не игрушкой…
— Шу! — снова зашипел зверек. — Вернись, Шу!
— Нет, не хочу! — крикнула она, не понимая, не хочет возвращаться или играть.
— Хочешшшь, — совсем другим голосом, пустым и холодным, шепнул мальчик.
Шу сорвало с места, закружило, понесло — к нему, на него. Фигура мальчика приближалась, росла, в ускользающих чертах проступало что-то хищное. А в черных, как океан, глазах закручивались воронки смерчей: затягивали, отнимали волю. Знакомая тяжелая нега затапливала Шу, звала:
«Поддайся! Будет хорошо… будет все, что ты захочешь. Власть? Вот она, перед тобой. Бери. Сила? Сколько угодно. Знания? Все, что только помыслишь, твое».
Смерчи засасывали, манили — там, внутри, всплывали и тонули вереницы образов-грез.
