– Да, действительно ни с чем не спутаешь, – сказал Грундо, глядя наверх.
Это было похоже на причудливый сад, по которому распределены груды тщательно собранных камней. Среди камней проросли молодые рябинки и боярышники вместе с вереском и дроком, большие кусты ивняка и черничник. А между грудами камней пестрели самые разные полевые цветы, от наперстянки, маков и тысячелистника до лютиков, вероники и крошечных фиалок. Меня особенно очаровали похожие на синие рожки цветы, которые гнездились на самых солнечных местах и среди зарослей тонких, но жилистых колокольчиков. Синий всегда был моим любимым цветом. Грундо нашел спелую чернику, сел на корточки и принялся ее собирать, а вокруг него порхали бабочки, летевшие как угодно, только не по прямой. Повсюду гудели пчелы и стрекотали кузнечики.
– Давай сперва поедим, а потом уже будем обходить деревню, – предложила я.
– Давай! – согласился Грундо.
Рот у него был весь синий.
Мы присели на солнышке на ближайшую обвалившуюся стену рядом с чем-то вроде порога, куда вели вполне цивилизованные ступеньки, и слопали неимоверное количество бутербродов в мире и покое, наполненном гудением насекомых. Я сказала, что люди, которые тут когда-то жили, были, по всей видимости, очень организованными.
– Только за водой ходить было далековато, – заметил Грундо, указав на шумящий внизу лесок, откуда доносилось отдаленное журчание речки.
– Ну, если они к этому привыкли, это было не так уж важно, – сказала я.
Мне внезапно, как наяву, представился этот лес, изрезанный множеством тропинок, по которым со смехом бегают ребятишки, потные мужчины идут к реке купаться, а женщины бредут стирать с корзинами тряпья, болтая и препираясь между собой. Наверное, те места, где гуще всего растут бирючина и терновник – наверху, у водопада, – были… вроде как тайными. Не знаю, было так на самом деле или нет, но с Грундо я этим делиться не стала. Я просто сказала:
– Ну что ж, если ты уже налопался, займемся-ка делом.
Грундо с кряхтением поднялся, и мы пошли между домов. Все они представляли собой просто груды камней, очерчивающие круги и овалы, но было видно, что когда-то это были дома, потому что некоторые делились на комнаты, а кое-где лежали большие каменные плиты, возможно служившие когда-то столами. Или ступеньками. Мы переходили от дома к дому, окутанные дремотной жарой, вокруг нас порхали бабочки, а я все видела перед собой аккуратно построенные хижины, у которых нижняя часть стен была каменной, а верхняя тщательно оштукатурена. Окна задвигались ставнями, а круглые соломенные крыши походили на шляпы. При большинстве хижин имелись маленькие огороженные садики. Но я снова опасалась, что дала волю воображению, и Грундо об этом не говорила.
Грундо лазил повсюду, хмыкал, гадал, можно ли было в этих хижинах выпрямиться, и ворчал, какие же эти комнатки маленькие.
– А что мы должны тут найти, твой дед не говорил? – спросил он. – Клад, что ли?
К тому времени мы дошли до последнего, самого маленького дома в деревне. Это было кольцо камней всего в пару футов высотой. Оно располагалось у нижнего края деревни, чуть в стороне от других развалин. Трава внутри каменного кольца была очень зеленая даже для здешних краев, и там росло больше цветов, чем где бы то ни было. Я заметила, что внутри нет стен, разделяющих дом на комнаты, – должно быть, это была очень скромная хижина. И вдруг нас окружило целое облако бабочек. Они порхали вокруг, белые, голубые, маленькие и коричневые, большие и желтые, большие и пестрые, с оранжевой полоской по краям, почти красные – всякие, и все они кружились над развалинами хижины, пока наконец, трепеща крылышками, не опустились на желтые цветы, что росли у стены.
– Пошли за ними! – вдруг уверенно сказал Грундо. – Они от нас чего-то хотят.
Мы вошли внутрь и ступили на влажную зеленую траву. И тут произошло то, зачем мой дед и послал меня сюда. Казалось, это длилось всего миг и в то же время целое столетие – Грундо говорит, всего минуту. По его словам, я на минуту застыла и стояла как статуя. И описать это ужасно трудно. Так много всего произошло, и все одновременно…
Первое, что я почувствовала, – это как будто кто-то огрел меня дубиной, и я ощутила ужасную боль в правом бедре. Боль была такая, что я еле стояла на ногах. А потом, по-прежнему сознавая, что стою посреди залитых солнцем руин, я очутилась в хижине, какой она была когда-то. Там было довольно темно, но все очень культурно и аккуратно расставлено, хотя большая часть вещей – ножи, горшки, миски, вязанье – сложена на полу на коврике. Это потому, что женщине, лежавшей на узкой кровати, в том месте, куда опустились бабочки, было трудно вставать. Стоять и ходить ей было больно. Ей нанесли ритуальное увечье, когда ей было пятнадцать лет, потому что она была могущественной ведьмой. Очень могущественной ведьмой. Женщина приветствовала меня с жутковатой, горькой радостью. Деревенский староста размозжил ей правое бедро, чтобы получить над ней власть. Она так и не простила его за это. Она поклялась, что никогда не передаст знаний, которые обрела благодаря своим способностям, никому из этой деревни. Однако по закону ты обязан передать знания хоть кому-нибудь. И поэтому она искала сквозь века и тысячелетия подходящего человека, кому она сможет передать магию. И нашла меня.
Она передала мне свои знания.
Это был кошмар. Я получила все знания зараз, вперемешку – все, что она знала, все, что она умела, и всю ее жизнь вдобавок. Я чувствовала себя точно маленький мамин ноутбук, в который кто-то вдруг загрузил результаты биржевых торгов по всему миру за последние пятьдесят лет. Я вышла из развалин маленькой хижины, прихрамывая и пошатываясь, почти ничего не видя перед собой. Все, что я помню, – это что бабочки вдруг снялись и разлетелись во все стороны так же неожиданно, как слетелись. И еще одно, что я чувствовала, – это что у меня нестерпимо болит нога.
Наверное, Грундо ужасно перепугался. Он говорит, лицо у меня сделалось серое, а глаза – как огромные сияющие дыры. Он спросил: «С тобой все в порядке?» – негромким дрожащим голосом, каким люди говорят вместо того, чтобы завизжать. Когда я не ответила – а ответить я не могла, у меня вырвался лишь странный дребезжащий стон, – Грундо схватил меня за руку и потащил прочь из доисторической деревни. Тащить приходилось очень медленно, потому что я почти не могла идти. У меня правая нога была как будто сломана.
Мы спустились цветущим лугом к леску, через который текла река. Грундо пришлось нести обе наши сумки. Он, вероятно, гадал, как мы оба доберемся назад в усадьбу. Первое, что пришло ему в голову, – это усадить меня на землю в лесу, чтобы я пришла в себя, но у него ничего не вышло: нога болела так сильно, что не сгибалась. Так что Грундо продрался сквозь темные заросли у водопада и по камням перевел меня на тот берег. Мы поднялись на холм.
И как будто миновали незримую границу. Нога у меня прошла. Только что болела – а теперь не болит.
– Ох, слава богам! – сказала я. – А представляешь, Грундо, терпеть такую муку всю жизнь?
– Так теперь с тобой все в порядке? – спросил он с довольно безнадежным видом.
– Нет, – ответила я.
Голова у меня раскалывалась, как будто в нее впихнули два мозга зараз.
– Извини, – сказала я. – Мне придется прилечь и немного поспать.
И я плюхнулась на вереск и траву и буквально отрубилась.
Грундо говорит, что проспала я не меньше двух часов. Он все это время озабоченно сидел рядом, не зная, что со мной случилось, и гадая, что делать, если я так и не проснусь. Он говорит, большую часть времени казалось, будто я почти не дышу. Он сказал мне об этом очень спокойно, но думаю, ему понадобилось немало храбрости.
Пробудилась я внезапно: вот так, раз – и все. Я села. В моей голове все еще с бешеной скоростью укладывались самые разнообразные новые познания. Я увидела, что солнце уже довольно низко и вокруг нас кружит стая мошкары.
– Ну что, теперь тебе лучше? – спросил Грундо совершенно невозмутимо.
Он пытался почесать одновременно обе ноги, руку и голову, и лицо у него было неестественно розовое и потное.
– Ага, – ответила я. – Я умираю с голоду. Поесть не осталось?
Грундо принялся выгребать из сумок бутерброды, куски пирога и яблоки.
– Ну объясни наконец, что случилось-то! – взмолился он.
Энергично жуя припасы, я попыталась ему рассказать. Самое странное, что я не могла объяснить, на что было похоже произошедшее со мной. Я могла рассказать только то, что я узнала.
– Женщина, которая жила в этом доме, – говорила я, – была волшебницей, жрицей и целительницей, очень могущественной и очень талантливой. Она лучше разбиралась в магии, чем любой, с кем я когда-либо встречалась. И ей…
– Но ведь ты же с ней не встречалась! – перебил Грундо. – В этих развалинах, кроме нас, никого не было.
– Нет, встречалась, – сказала я. – Она лежала на том месте, куда сели бабочки.
