– Нет, встречалась, – сказала я. – Она лежала на том месте, куда сели бабочки.
Когда я это говорила, я мысленно видела ее перед собой, хотя я знала, что Грундо прав и ее там не было. Она была маленькая, худенькая, очень смуглая и довольно морщинистая, и я видела, что она считает себя старухой, хотя она была совсем не старая, моложе мамы, а маме всего тридцать два, и это еще не считалось старостью даже в те времена. Волосы у нее были черные и вьющиеся, как у меня, только длинные, лохматые и немного сальные. И она смотрела на меня с горькой радостью такими огромными темными и живыми глазами, каких я отродясь не видела. Ее сухие коричневые губы улыбались, несмотря на боль. Мне казалось, будто я знала ее много лет и месяцами разговаривала с ней. Такая она была могущественная.
– У нее были плохие зубы, – добавила я. – Вся штука в том, что ее односельчане пытались ее присвоить. Староста сломал ей ногу, чтобы она с ее способностями не ушла от них, когда ей исполнилось пятнадцать лет и она решила выйти замуж за человека из-за холма. Замуж она так и не вышла. Она еле ходила. И она ненавидела их за это. И хотя она добросовестно выполняла свои обязанности, лечила деревенских от болезней, хранила их магией, заботилась о том, чтобы урожаи были хорошими и враги им не досаждали, она поклялась себе, что узнает о магии больше всех на свете, но никому из односельчан не скажет ни полслова о том, что она узнала. К тому же все ее помощницы все равно были тупицами, они при всем желании не были способны понять магию сложнее, чем заговаривание бородавок. Но вся беда в том, что по правилам обязательно нужно передать свои магические познания хоть кому-нибудь, иначе знание останется витать поблизости и будет губить все вокруг. И вот она училась и училась и держала все это у себя в голове, а когда она узнала достаточно много, она принялась искать в будущем человека, которому можно было бы передать эти знания. За этим дедушка Гвин меня сюда и отправил. Чтобы она могла найти меня.
– И что, ты теперь знаешь все, что знала она? – спросил Грундо.
Он говорил так недоверчиво, что я поняла: все это произвело на него глубочайшее впечатление.
– Пока нет, – ответила я.
Эти знания разворачивались в моей голове сами собой все то время, пока я говорила. У меня создалось впечатление, что я буду проникать в них все глубже и глубже до конца своей жизни.
– Понимаешь, она передала их мне все скопом, заодно со своей больной ногой. Это все в списках, как файлы в компьютере. Каждый файл обозначен своим цветком. Думаю, мне придется выучить, с каким родом магии соотносится каждый из цветков. Тогда я смогу находить их по мере необходимости. Многие из них будут просто храниться в запакованном виде, пока я их не вызову. Но некоторые я уже знаю. Первый из файлов – это пурпурная вика, и в ней содержится вся магия, что связана со временем, – то, что понадобилось ей, чтобы отыскать меня в будущем. И еще некоторые вещи, удивительно странные!
Я уставилась на эти вещи, а Грундо уставился на меня, глядя, как я гляжу в иные вселенные, на огромные, непривычные идеи, которые никогда прежде даже не приходили мне в голову. Это было все равно что заглянуть в омут.
– А почему она выбрала именно тебя? – буркнул он. Это прозвучало почти обиженно.
Грундо чувствовал, что остался не у дел.
– Думаю, мое мышление соответствует ее мышлению, – сказала я. – Это то, что она искала: не человека, а мозги. Но она была довольна, когда увидела, что я хочу только хорошего. Она собиралась вскорости умереть. Ее больная нога загноилась изнутри. А никого в деревне она магии так и не научила, я это знаю. Я практически уверена, что после ее смерти деревня долго не протянула. Но я не забыла сказать ей спасибо! Я сказала ей, что в нашем времени ее знания спасут не одну деревню.
– А что, они спасут? – оживился Грундо. – Ты теперь действительно круче мерлина?
Я призадумалась. В моей голове наверняка имелись сведения, которые позволили бы мне одолеть мерлина, но нужно было сперва узнать, что это такое и как этим пользоваться.
– Ну, если хорошенько подумать… – сказала я. – Пошли-ка обратно в усадьбу. Мне еще надо разобраться в том, что я знаю.
Мы шагали под ласковым вечерним солнышком, и все это время я не переставая думала. Я обнаруживала все новые цветочные файлы, которых не заметила прежде, и в каждом из них было такое количество новых познаний, какое мне прежде и не снилось. Пару раз я слегка напугала Грундо тем, что ни с того ни с сего разразилась смехом. В первый раз – когда осознала, насколько вся та магия, которую мы изучали при дворе, жалкая, неполная и однобокая. На самом деле магия необъятна – и все те вещи, про которые наши учителя говорили, что они ужасно сложные, на самом деле совсем простые. И наоборот.
– А-а, это хорошо! – проворчал Грундо, когда я ему про это сказала. – Я и сам всегда так думал.
Во второй раз, когда я рассмеялась, объяснять пришлось дольше.
– Ну и тетка! Почти все заголовки файлов – это сухие, колючие, ползучие растения: какой-нибудь чертополох, куманика, ворсянка… Или тот же дрок. Дрок – это большой файл. И никаких тебе нежных нарциссов, лилий, незабудок! Такая она была сухая и желчная!
– Но ведь это не злая магия? – с тревогой спросил Грундо.
– Нет, – ответила я. – Это и есть самое странное. Судя по тому, как она страдала и ненавидела, можно подумать, что она непременно должна была обратиться к черной магии, но она этого не сделала. Есть несколько дурных файлов: бирючина, тис, плющ, – но все они предназначены «только для чтения». Так чтобы ты мог определить, что кто-то использует против тебя черную магию, и в них содержатся контрзаклинания против любых злых чар – они единственные, что можно использовать. А все остальное – просто… ну… чистое знание. Я не знаю, как ей это удалось, если вспомнить, какую жизнь она прожила!
У меня еще сохранились воспоминания о боли, с которой жила эта женщина, – точно длинные тупые зубы, впившиеся в ногу, – и при этом она все равно выполняла свои обязанности и следила за тем, чтобы ее магия оставалась белой. Этого было достаточно, чтобы заставить меня поклясться стать достойной ее дара и использовать его по назначению или же не использовать вовсе.
Когда мы миновали последний поворот по дороге к усадьбе, мой дед ждал нас у входа, похожий на обгорелый ствол посреди лужайки. Когда мы появились на гребне холма, он не шевельнулся – только опустил руку, из-под которой высматривал нас. Когда мы приблизились, он сказал:
– Можете не рассказывать. Я вижу, вы нашли то, за чем ходили. Чай вас ждет.
И пошел в дом, держась, как всегда, очень прямо. Когда мы входили в дом следом за ним, мне пришло в голову, что маму, должно быть, часто обижало или оскорбляло то, что он так себя ведет. А меня это обижает? Да нет, ни капельки. Просто он такой. Он уже достаточно продемонстрировал, что беспокоится о нас, тем, что ждал нас на улице. А когда он увидел, что у нас все получилось и что с нами все в порядке, то счел, что слова ни к чему: мы ведь и так все знаем. Интересно, получится ли объяснить это маме? И поверит ли она мне?
Чай был замечательный, как всегда. Я предоставила Грундо лопать от пуза и болтать с дедушкой Гвином. Сама я говорила мало. Голова у меня все еще гудела и шла кругом от всего, что в нее напихали. После чая я оставила Грундо разглядывать книжки в просторной, пахнущей сыростью гостиной и уползла спать. Кажется, я все-таки разделась. На следующее утро я проснулась в ночной рубашке. Но все, что я помню, – это что я провалилась в сон.
Спала я очень крепко. Почти как убитая, но не совсем без сновидения. Я все время чувствовала сквозь сон, как во мне разворачиваются новые знания. А потом, около полуночи, мне, кажется, все же что-то приснилось.
Мне снилось, будто я подняла голову с подушки, оттого что в маленькой часовне зазвонил колокол. «Надо пойти посмотреть, – сказала я себе, – только я к этому еще не привыкла – надеюсь, я все сделаю правильно». И вот, пока маленький колокол продолжал отбивать свое серебристое «динь-динь-динь», я сонно порылась в новых знаниях и использовала их для того, чтобы всплыть над кроватью и вылететь в окно. Я вроде как парила над фасадом дома. На улице было темно и ветрено, но откуда-то брался сероватый свет, позволявший разглядеть происходящее. Я видела, что сводчатые двери часовни стоят распахнутыми и из темноты туда тянутся люди в темных одеждах. Одни ехали на лошадях, другие – на каких-то еще животных самого странного вида, третьи медленно поднимались в гору пешком по двое и по трое.
На пути к часовне было еще человек пятьдесят, когда колокол издал последнее «динь-дон» и умолк. Тогда их бледные лица выжидающе обернулись в сторону дома. Из-за дома выехал мой дедушка верхом на серой кобыле. Дедушка был не в сутане, а весь в черных облегающих одеждах, только у развевающегося шелкового плаща была белая подкладка, которая четко обрисовывала его черный силуэт.
