«Ладно, – подумал я. – Если он превратит меня в лягушку, придется ей съесть те деревья». Тем не менее я здорово нервничал, переступая через кожаную куртку и проходя мимо ряда шмоток. Я наклонился над кроватью и протянул палец, однако коснуться бугра, который, по всей видимости, был плечом Романова, не осмелился. «Ладно, превращайте меня, во что хотите, только, пожалуйста, не убивайте!» – подумал я.
– И-извините! – проблеял я.
Романов перевернулся на спину. Я отшатнулся. Мы уставились друг на друга. Он выглядел не просто усталым. Он выглядел больным. И пахло от него нездоровьем.
– Ох, опять ты! Только не это! – хрипло простонал он.
– С вами все в порядке? – осведомился я.
– Гриппую я, – сказал Романов. – А ты что тут делаешь?
– Я пришел сюда с голодной слонихой, – сказал я. – Ничего, если я разрешу ей съесть вашу рощу?
– Нет! – взвыл Романов. Он провел рукой по своему зигзагообразному лицу, явно пытаясь собраться с мыслями. – Со слонихой? Ты серьезно?
– Да, – сказал я. – Я встретил ее по дороге, она застряла на этих темных тропах. Ее зовут Мини. Я так понял, что на ее цирк налетел торнадо или что-то в этом духе.
– О боже! – Романов закрыл лицо руками. – Скажи, ты точно не один из моих дурных снов, а?
– Я настоящий, – сказал я. – Честное слово. И слониха тоже настоящая.
– Ты все время появлялся в моих снах с толпой каких-то детей, – сказал Романов.
Когда папа на Рождество болел гриппом, он все звал к себе разных людей, чтобы рассказать им, какой странный сон ему приснился. Я это понимал.
– Это все от гриппа, – сказал я. – А я – настоящий. У вас нет ничего, чем можно было бы накормить Мини?
– Я понятия не имею, чем питаются слоны! – сказал он, потом встряхнулся и собрался с мыслями.
– Ладно. Третий сарай с этого конца дома. Прежде чем открыть дверь, попроси слоновьей еды.
– Спасибо, – сказал я. – А с курами что делать?
– В том же сарае стоит ларь с зерном, – сказал Романов. – Возьми ведро зерна и высыпь на землю.
– А как насчет козы? – спросил я. – Ее, наверное, подоить надо?
Эта мысль мне очень не понравилась, и я ужасно обрадовался, когда Романов сказал:
– Хельгу? Нет, она сейчас не доится. Просто дай ей несколько кукурузных початков.
– А, э-э… – сказал я, дойдя до самого страшного, – как насчет вашей большой кошки?
– Она в лесу на материке, – сказал он. – Она сама о себе позаботится.
У меня такая гора с плеч свалилась, что я сделался очень заботливым и услужливым. Я так же веду себя и с папой, когда он, бывает, скажет, что сегодня я могу не ходить в школу.
– А как насчет вас? Может, вам что-нибудь принести? Я умею варить макароны.
Романов содрогнулся.
– Нет. Со мной все будет в порядке. Мне просто надо выспаться, – сказал он, повернулся ко мне спиной и накрылся с головой одеялом.
Я на цыпочках вышел из просторной белой спальни и прошел к входной двери. Перед дверью возвышалась Мини, опасливо переминающаяся с ноги на ногу посреди стаи кудахчущих кур. Я совсем забыл, какая она огромная.
– Ты поесть не нашел?
– Нашел, – сказал я. – Все путем. За мной, мои воины, вперед, кавалерия!
И я зашагал прочь вдоль дома. Куры, как я и рассчитывал, ринулись за мной следом, отчаянно квохча, – тупые все-таки твари! – так что Мини тоже смогла без опаски последовать за мной.
Сараи все были новые и чистые и вроде как приставлены друг к другу и к концу дома. Я нашел третий – это был обычный садовый сарай, и в какой-то момент я подумал, будто Романов сказал первое, что пришло на ум, лишь бы от меня отвязаться. Однако я толкнул дверь и сказал: «Слоновьей еды!» – и тут меня чуть не затоптали. Внутрь с воплями ринулись куры. Мини воскликнула: «Ох, слава богу!» – и едва не наступила на меня, вытаскивая из сарая громадную охапку какой-то зелени, а потом нечто вроде тюка с сеном. Я же принялся пробираться среди кур к деревянному ларю, стоящему рядом с горой сена. Пока я снимал со стенки ведро и зачерпывал зерно, а Мини бормотала: «Сахарный тростник! Я его просто обожаю!», прискакала коза и выхватила несколько стеблей сахарного тростника прямо из хобота Мини.
Я взял ведро, отнес его подальше и высыпал там на землю, чтобы куры не путались под ногами у Мини, потом поднял голову и увидел козу, которая жевала сахарный тростник и пялилась на меня, точно один из папиных демонов. Она желала и зерна тоже. Пришлось задобрить ее, насыпав ей отдельную кучку зерна. Тем временем Мини протягивала хобот, брала пучок сена, засовывала его в смешной треугольный рот и тянулась за следующей порцией, все это четко и размеренно, как часы. Она действительно сильно проголодалась. Наверное, и куры тоже. Они все опустили клювы, задрали хвосты и занялись делом.
– Приятного аппетита! – сказал я и пошел взглянуть, что там в остальных сараях.
В одном стояла довольно мощная на вид моторная лодка, остро пахнущая чем-то, но не бензином. В другом – всякий садовый инструмент. Потом я заметил дверь в кирпичной стене, окружающей холм, и пошел взглянуть, что там.
Мини говорила, что там растения, но это не дало мне ни малейшего представления о саде, который раскинулся за стеной. Сад был огромный. Он был разбит на прямоугольники, между которыми тянулись посыпанные гравием дорожки, и там росли, наверное, все фрукты и овощи, какие только есть на свете, во всех мирах, сколько их есть. Стоя у калитки, я видел клубнику, и яблоки, и апельсины, лук, кабачки, дыни и салат, какое-то зеленое растение со свисающими листьями, которого я не знал, и бамию, и желтые плоды, похожие на помидоры, но не помидоры. Там были даже цветы, подальше вглубь сада.
Это было все, что я успел разглядеть, пока не прискакала коза и не попыталась прорваться мимо меня. Но одно насчет коз я знал твердо: они сожрут все, до чего доберутся. И я не думал, что Романов обрадуется, узнав, что я запустил козу в его огород. Так что я попытался захлопнуть дверь у нее перед носом. Но коза уперлась. Должно быть, этот сад-огород казался ей рождественским подарочком. А она была сильная! Мы долго состязались: я толкал изнутри, упершись спиной в дверь, а коза, как сумасшедшая, ломилась снаружи. У меня ушло пять минут на то, чтобы выпихнуть козу из сада, и когда я наконец закрыл дверь, то обнаружил, что выдохся.
Я все-таки немного прошелся по дорожке, но недалеко. У меня все тело ныло от разных неприятностей, которые со мной приключились. Одежда на мне все еще была сырая и начинала вонять плесенью, а теперь, когда солнце почти село, я начал замерзать. Мне казалось, будто я не спал уже целую неделю. Так что когда я дошел до делянки с кукурузой, я сорвал несколько початков для козы и съел несколько клубничин, раз уж они росли поблизости, но клубника показалась на вкус как ниплинг, и я наконец сдался.
Коза ждала снаружи. Мне пришлось поспешно захлопнуть дверь и швырнуть в нее кукурузой в качестве самообороны. Она поймала початок на лету и стала его жевать, глядя на меня демоническими глазами.
– И я тебя тоже люблю, – сказал я ей.
У сараев высилась Мини. Она обвила хоботом охапку чего-то с листьями, и глаза у нее были блаженно прижмурены. Куры налопались и разбрелись.
– Ну, пожалуй, мой долг на сегодня выполнен, – сказал я и пошел в дом, чтобы найти себе место, где можно лечь спать.
Я там приглядел себе один диванчик, и теперь душа моя стремилась к нему, как коза стремилась в сад.
И тут где-то в коридоре зазвонил телефон.
Я помчался туда, чтобы его заткнуть. Я помню, как папа отзывался о телефонах и о том, что они делают с его бедной головой, когда у него грипп, а Романов, по всей вероятности, способен был осуществить все то, чем папа только грозился.
В коридоре к тому времени сделалось довольно темно. У меня ушло не меньше минуты на то, чтобы отыскать телефон на столике у стены. Я едва не запаниковал, пока отыскал его. Я все представлял, как Романов вылетает из спальни, швыряясь заклинаниями направо и налево и браня меня за то, что я не беру трубку.
Наконец я его нашел – это был старомодный телефон с диском – и неуклюже схватил трубку.
– Ну наконец-то! – произнес женский голос прежде, чем я успел сказать хоть слово. – Не знаю, где тебя носило, Романов, да меня это и не интересует, но я хочу, чтобы ты хоть раз в жизни меня выслушал!
Голос был неприятный. По правде говоря, он мне напомнил голос моей матери. В нем, как и у мамочки, снаружи была любезность, а под ней – что-то злое и неприятное, отчего хотелось съежиться и спрятаться подальше. Я чувствовал, что эта женщина в весьма стервозном настроении. И я попытался свернуть разговор, как всегда делал это с матерью.
– Простите, мадам, – сказал я, – но мистера Романова сейчас позвать нельзя.
– Но я его жена! – сказала она воркующим и жестким тоном. – Позовите его немедленно.
– Боюсь, не выйдет, мадам, – сказал я. – Мистер Романов сегодня вообще недоступен.
– Что значит «недоступен»?! – осведомилась она. И пока я гадал, что на это ответить, – я понимал, что она из тех людей, кого мелочь вроде гриппа не остановит, – она, по счастью, продолжила: – И вообще, кто вы такой?
