молчать, но в кои-то веки Китарэ говорил со мной, и у нас еще было время на беседу. К тому же эхо недавнего гнева все еще дрожало у меня внутри.
– И что еще мне следует знать о твоем круге такого, к чему стоит отнестись с пониманием? – поинтересовалась я максимально вежливо, хотя, думаю, нотки сарказма все же слышались в этом вопросе.
Китарэ глубоко вздохнул, поднял взгляд к небу, о чем-то подумал и все же соизволил дать ответ:
– В твоем конкретном случае я даже не возьмусь судить. Но в мои планы и не входит проявлять излишнее участие к твоей судьбе, потому просто избавь меня от этой необходимости. – Он бросил на меня один из своих ледяных взглядов. – Это понятно? Мне все равно, что именно ранит и оскорбляет твою гордость, абсолютно безразлично, как сложно огню бороться с собственным темпераментом, я не желаю об этом ничего знать и тем более не желаю сталкиваться с последствиями. Мой тебе совет, просто будь потише. – Последние слова он практически прошептал мне в лицо, нависая надо мной, как угрожающая незыблемая скала.
Мой взгляд упирался в его шею, и я не решалась взглянуть ему в глаза. Вопреки любым доводам разума, с этого самого дня я почувствовала странную потребность в этом мужчине. Мне хотелось помочь ему, о чем бы он меня ни попросил… Хотелось, чтобы однажды я могла взять его за руку, а он посмотрел бы на меня, пусть не так, как сегодня ночью, а так, как смотрел на меня тот самый Аши из моих снов. Меня тянуло к нему, а от того, что он говорил сейчас, становилось не по себе. Мои нечаянные желания разбивались о каждое его острое слово. Я понимала со всей ясностью: призраки прошлого порой не больше чем призраки. Они просто неосторожно оживают по ночам в наших снах. Но все же…
– Смею заметить, что в основном шумят вокруг меня, и не могу сказать, что я в восторге, – изогнув бровь, сказала я и позволила себе усмехнуться, придавая этому жесту практически осязаемый намек на то, что произошло этой ночью.
Это было дерзко, даже чересчур. Но в то же самое время я не сказала ничего обидного или невежливого, а то, почему Китарэ вдруг стал похож на жабу, собирающуюся заквакать, вовсе не моя вина.
– Думаю, мы опаздываем, – как ни в чем не бывало заметила я, позволяя Китарэ ринуться вперед с такой скоростью, что мне оставалось только догонять его, в то время как идущие впереди эвейи шарахались в разные стороны от летящего на них наследника.
С того момента, как я попала в храм Двенадцати, прошел ровно месяц. Вечно солнечный Мидорэ накрыло пеленою дождя, который не покинет эти места еще ближайшие пару месяцев. Влажность убивала меня. Я узнала, что у дождя есть десятки разновидностей, именно в эту осень. На севере их было всего три: ливень, обычный дождь, морось. В Мидорэ было… Чего только не было – разве что снизу вверх не капало. Моя нога непрестанно ныла, и я уже всерьез подумывала от нее избавиться раз и навсегда. Это было выше моих сил.
Я чувствовала себя мухой, залипшей в меду, хотя больше подходило совершенно другое сравнение. Ощущение того, что я продолжаю бесполезно топтаться на том же месте, не покидало меня. Время шло, но прогресса не было ни в чем. Я стала призраком в круге Китарэ, «бешеным придурком, с которым лучше не связываться» – в храме Двенадцати. Пока я была полна энтузиазма относительно того, что, возможно, мне удастся наладить отношения с Китарэ, я решила поговорить с Рэби о своих воспоминаниях.
– Да, он приезжал к нам со своим отцом. Вы много играли вместе тогда.
Все.
– А что еще?
– Откуда я знаю? Нашла о чем беспокоиться, раз он все равно не помнит. Что было, то прошло.
На любые мои попытки узнать хоть что-то о том, что нас связывало с Китарэ, знает ли он что-то о том дне, когда произошел пожар, я получала односложные или бестолковые ответы, которые не проясняли ровным счетом ничего. А самым удивительным было то, что Рэби явно не желал говорить со мной об этом. И именно это казалось подозрительнее всего.
Я посещала все молитвы и тренировки в храме вместе с кругом Двенадцати. Мы занимались вместе, иногда разговаривали ни о чем и кое-как, ела я за отдельным столом вместе с Рэби. Все мои занятия по преодолению собственного страха перед огнем заканчивались одинаково: паническая атака, нехватка кислорода, обморок. Я, точно дрессированная мышь, исполняла одни и те же трюки изо дня в день без какого-либо движения вперед. И все бы ничего, но бесконечный дождь убивал меня больше всего.
– Может, погуляем? – Голос Рэби раздался у порога моей комнаты.
Подтянув колено здоровой ноги к груди, я сидела на подоконнике и рассматривала серый пейзаж в зарождающихся сумерках. За окном монотонно накрапывал дождик под номером девять.
– Не хочу, – буркнула я, упершись лбом в стекло.
– Так нельзя, – начал было он привычную уже песню о том, что я как-то не так себя веду.
– Почему? – Я посмотрела на него. – Я ничего плохого не делаю.
– Я не понимаю, что с тобой происходит.
– Ничего… ничего не происходит… – вздохнула я. – И эти дожди, как же они меня достали! И ты, – вдруг разозлилась я, – тоже достал!
– Я?! – От удивления брови Рэби сами собой поползли вверх.
– Да! Ты молчишь, хотя прекрасно знаешь, что, кроме тебя, мне больше не у кого спросить… И ты знаешь, самое смешное, у меня такое ощущение, что я впервые в жизни держу траур… – тяжело вздохнула я. – Траур по мечте. – Усмехнувшись, я вновь уставилась в окно.
– Чего? У тебя, может… ну, это? – замялся Рэби. – Лунные дни, что ли? – поняв, что я никак не реагирую на его намеки, прямо спросил он. В наших с ним отношениях это не было смущающим вопросом. Именно он когда-то очень давно говорил со мной об этом. – Хочешь пирожных или чаю?
– Ничего не хочу. Пойду прогуляюсь, – все же решила я, поднялась и прошествовала мимо Рэби, захватив свой халат.
– Я все же заварю чай к твоему возвращению, – донеслось мне вслед.
Я не знала, чем в эти дни занимался мой круг, который таковым был лишь по недоразумению, но я не могла найти себе места. Тоска и уныние прочно обосновались у меня в сердце. Порой
