Босиком, в одной лишь тряпке, как дикарь, Рион тянет Лаена через лес, укрытый флером, рассеивающим мягкие закатные лучи. Повсюду пищит, стрекочет, ухает. Душный влажный воздух пахнет дождем. Наступает краткий момент вечера, когда сумерки превращают далекие объекты в сланцево-серые разводы. Быстро темнеет.
Рион садится отдышаться у первого попавшегося дерева.
— Ты бы хоть пошевелился, мешок!
Пинает Лаена в бок.
— Мне тяжело, понимаешь? — Рион долго смотрит на неподвижную фигуру. — Ничего ты не понимаешь! — с остервенением говорит он. — И никогда не понимал! Я тебе вот что скажу, Има любит меня! Но боится тебя! А ты и за меня и за нее все решил! Кто тебе право дал? Что ты о себе возомнил? Ты даже думать не умеешь! Портовый грузчик! Читаешь по слогам! Мясо! Хороший экземпляр!
Он замолкает, потрясенный внезапным всплеском гнева. Глубоко вздыхает, надавив холодными пальцами на веки, и вслушивается в лес. Не доносился шум погони, поисковые отряды не рыскают по местности, дроны не бороздят небо. Никому они не нужны. Два недоделка. Хлам, который сам себя выбросил. В запасе еще много. Проклятье!
Ночной лес тяжелыми перинами накрывают тучи. Опускается ливень. Простыня промокает. Шум дождя, обступившего ровными горячими стенами, пронзают трескучие раскаты грома. Небо, как опасное дикое животное, глубоко вдыхает, а затем свысока, опускаясь стремительно до самой земли, волной обрушивает суровое рычание на все, что живет под ним. Секундное свечение молний, тоже имеет собственный, колючий и пронзительный, звук.
Земля превращается в пузырящуюся мокрую кашу. Ноги по щиколотки проваливаются в теплую жижу. Лаен вязнет и увлекает за собой Риона. Держась за растения, выскальзывающие из рук, он выбирается из грязи и, приложив немалые усилия, вытаскивает брата. Тот норовит вцепиться в горло здоровой рукой.
Рион трясется и в бешенстве направляет на Лаена бластер.
— Не могу! — кричит он и со слезами, смешанными на лице с дождем, опускает палец на курок.
Руки дрожат.
Лаен снова тонет в грязи, как забытая кукла.
— Не могу! Не могу! Не могу!
Разряды молний напоминают корни деревьев или вьющиеся белые волосы во влажный день, на реки, вены, корку льда после лобзания ветром или разветвленную сеть троп, хоженых многочисленными поколениями; они, как жизнь, вспыхивают и мгновенно гаснут искрой в божественном свете Маэцу. Молнии освещают струящиеся водой листья.
Рион шмыгает носом и переступает с ноги на ногу. Он быстро дышит и все крепче и увереннее сжимает бластер.
— Да скажи ты хоть что-нибудь! Не молчи!
На лице отражается внутренняя напряженная борьба, растерянность и злость. Ненависть. Сожаление. Оружие тяжелеет в руке.
— Я обещаю, — говорит Рион надломившимся голосом, — обещаю, что позабочусь об Име!
Он зажмуривается и, скрепя зубами, вдавливает курок.
Тьму вместе с молнией освещает быстрый проблеск света. Бластер выпадает из рук. Лаен откидывается на спину.
Доселе неведомое горькое чувство ломает Риона, пробивает озноб. Он ползет к Лаену и в последний раз вытаскивает на твердое место.
— То, во что они тебя превратили — это не жизнь, — сбивчиво шепчет он. — Если б я тебя не убил, ты утопил бы нас в грязи, — пытается оправдаться Рион. И плюет. — Какая же я скотина! За свою шкуру испугался! Жалкое ничтожество! Прощай, Лаен! Прости меня! Я обязательно вернусь в Зорак! Я позабочусь об Име! Я клянусь!
Он подбирает бластер и идет дальше.
На рассвете дождь прекращается. Разгребая стебли и листья, усыпанные россыпями тяжелых капель, он выходит из леса к Золотому простору — узкой ленточной природной зоне, полностью покрытой высокой золотистой травой с вертикальными узкими листьями. На просторе не растет ни единого дерева, только обильная мягкая мурава. В ветреные дни по равнине прокатываются охристые волны, а на рассвете красный свет солнца придает простору багровые и бронзовые оттенки.
Рион стоит в заскорузлых от грязи тряпках между жирными джунглями и изящным лугом, смотрит на серо-фиолетовое небо и колышущуюся темно-золотую даль. Много баек ходит о просторе. Часто рассказывают, как хищная сон-трава затягивает и расслабляет путников, показывая сладкие сны, оплетает тела и медленно убивает, годами вытягивая жизненные соки из жертв. И сколько не жги, трава вырастает снова. Рион отгоняет воспоминания, как назойливых насекомых.
— Трава как трава. — И наступает на растение.
5
К полудню все допуски и разрешения получены. Диего нервничает и постоянно вытирает ладони о брюки, скрюченными пухлыми пальцами теребит узел галстука.
— Боитесь прыжка? — спрашивает Мира.
— Есть немного, — отвечает он. — Я первый раз. Даже на Земле никогда не пользовался. Предпочитаю по старинке.
«Ни минуты не сомневаюсь».
— Первый раз все боятся. Как с вестибулярным аппаратом?
— Не жалуюсь.
— Тогда представьте, что катаетесь на карусели.
Они заходят в серое монохромное пустое помещение с кругом света посередине.
— Встаньте в круг.
— Почему здесь так мрачно? — тихо спрашивает Диего. — И никакой обстановки…
— Чтобы не отвлекаться, — отвечает Мира. — Не все могут быстро сосредоточиться. Успешный переход возможен, когда телепортатор четко представляет пункт назначения. Это требует большой умственной работы и концентрации внимания. Иначе людей выбрасывает в случайные места. На первых порах случались промахи в глубоководные желоба, тайгу, жерла вулканов, открытый космос. Эта комната настраивает на… медитацию…впрочем, понятия не имею.
— У вас, я думаю, все хорошо с концентрацией, — улыбается Диего.
— Ну… — Мира берет Диего за руку. — Не отпускайте, понятно?
Он кивает.
Раздается хлопок.
Мир ускоряется, линейные размеры сокращаются до точки, воздух привычно выбивает из легких. Мира и Диего оказываются в коридоре, напоминавшем пищевод фантастического животного. Туннель покрывает лоснящаяся полупрозрачная пленка. За ней вспыхивают сверхновые, которые, гаснув, оставляют радужные следы на стенках туннеля. Мира и Диего стоят на месте, а мир проносится мимо со скоростью света за мутной мнимой перегородкой.
Потом космос исчезает. Мире кажется, что ее кувалдой вбивают в землю. Во время прыжка вес не чувствуется. И вдруг тело тяжелеет, становится неподъемным, и тонной низвергается в помещение с искусственной гравитацией. Кружится голова. Мира сползает на пол по стене.
Диего — покрепче, его не шатает.
— Мира, все в порядке? — учтиво спрашивает он.
— Нормально, — отвечает она, пытаясь остановить вращение в голове.
— И часто с вами такое? — Альмокера, потирает подбородок.
— Со мной — всегда.
— Позвать врача? — беспокоится Диего. — Как же так?
— Все нормально.
Держась за стену, Мира поднимается.
Диего услужливо открывает дверь. Они выходят в коридор, гладкий, отполированный, будто отлитый из ртути. Через огромное, во всю стену, окно внутрь заглядывает изрытая метеоритами поверхность Луны и голубая точка — Земля.
— Добро пожаловать на Луну, — говорит внезапно появившаяся крупная женщина с фальшиво-добрым лицом. — Вы к нам по какому поводу? Нас не предупреждали о визите из Двух Сторон.
Мира выразительно смотрит на Диего и тот принимается сумбурно объясняться.
Не дожидаясь, пока он закончит, она идет по коридору, читая таблички на дверях. Вскоре находится нужная. Она приглаживает волосы и стучит.
— Кто? — Теодор Даль, растрепанный, в мятой рубашке, открывает. Он постарел, обрюзг, и совсем перестал расчесываться. Долго, не мигая, смотрит на дочь. — Что ты здесь делаешь?
Выходит в коридор, придерживая рукой дверь.
— По работе.
— Нашла работу?
— Телепортирую.
— Понятно, — бурчит Даль.
И все? В голове у Миры разгорается пожар. Это все, что ты можешь сказать спустя годы?
— Я хотела пообщаться с тобой, — произносит она, выдавливая каждое слово. Засунув руки в карманы, давит ногтями в ладони. — Можно войти?
