этом, чтобы моя пара стала совершенной. Я – Рави, и я знаю, о чем говорю и чего хочу. Эта мысль уже стала привычной.
* * *
Он пришел в себя, стоя посреди запертого склепа в полном одиночестве. То, что раньше служило убежищем от сторонних глаз, мыслей, энергий, вдруг превратилось в тюрьму. Наверное, ему стоило бы испугаться, увидев, что с ним сделала Ив. Это было бы логичным, учитывая, что ему открылось о ночи, когда их идеальный детский мир перевернулся. Но страха не было. Он устало посмотрел на свои руки, на которых отчетливо проявлялись темно-бордовые борозды от наручников. Перевел взгляд на вырванные из стены цепи и с силой сжал кулаки. Его нестабильное подсознание было куда настойчивее и сильнее его самого.
Он кипел от злости на собственную слабость, на ситуацию, в которой оказался. Будь он нормальным, ни за что не позволил бы Ив оставить его после того, что они узнали! Он, как никто, ясно понимал, что произошло тогда. Она не могла осознать всей картины целиком. Но он знал. Теперь он был уверен. Он понимал, за что его дядя расплатился молодым телом, в один миг превратившись в развалину по меркам эвейев. Пробудить отражение в ребенке, открыть его энергетический канал и заставить выбросить энергию в этот мир – это было тем, что по силам лишь его роду. Если Дух хочет, он заставит кого угодно. Вот только цена у каждого желания своя. Неужели это того стоило?
Китарэ с силой сжал челюсти. Казалось, его тело горело от едва сдерживаемой ярости. Он не должен быть сейчас тут! В этой клетке! Когда Ив… Последняя мысль была такой холодной, краткой, отрезвляющей: что она сделает? Все, о чем он мог сейчас думать: как она восприняла открытие? Как себя чувствует? Что может натворить сгоряча и как сильно пострадает?
И именно мысль о том, что с ней может что-то случиться, терзала больше всего.
– Идиот, какой же идиот! Идеальное убежище? Склеп, демоны его разорви, и ничего больше!
Оборот за оборотом живя в окружении масок, фальшивых эмоций, кукольных улыбок и гримас, Китарэ очень давно перестал обращать внимание на тех, кто его окружает. Они все были одинаковыми. Кто-то растягивал улыбки чуть шире, кто-то предпочитал маску сдержанности. Что уж говорить о том, чтобы делиться настоящим! Эвейи без отражения, которые так охотно использовали магию, чтобы сделать свою реальность интереснее и ярче, сами постепенно становились похожими на высушенную на ветру и солнце рыбу – сухие и бесцветные. Его собственная душевная ущербность лишь усугубляла то, что он видел в лицах тех, кто его окружал. Так было… пока в его иссохшем от солнца и ветра мире не появился ненавистный Игнэ.
Ненависть. Первая краска. Алая, как пламя. Приторно-сладкая и пьянящая. Необыкновенно захватывающая эмоция. Так в его мире появился первый цвет. Игнэ был не только ненавистным, но и отчего-то казался жалким, когда упал прямо в его руки.
Жалость. Вторая краска. Печальная и нежная, она была цвета дождя, который стекал по лицу его врага в день их первой встречи. Так его мир окрасился уже в два таких противоположных и совершенно неподходящих друг другу оттенка.
Уважение. Не признать силу врага, которая так отчетливо проступала сквозь исковерканную судьбу, общее презрение и то, как эта хрупкая девушка умела постоять за себя, будучи в положении, которое и любого здорового мужчину могло бы раздавить, было невозможно. Эта краска осветила его мир, придав ему странные проблески надежды своим бледным сиянием. Три цвета уже меняли картину восприятия. Должно быть, они были необходимы, прежде чем он прикоснулся к ее душе.
Китарэ прикрыл глаза, возвращая себе то ощущение, как он назвал его для себя, переливов. Такое потрясающее многоцветие – яркое, живое, настоящее, со своими оттенками и подтекстами, но совершенно непохожее на его уродливый мир, высушенный солнцем и ветром. Касаясь ее души, он видел все, он чувствовал. И сейчас, стоя в одиночестве посреди запертого склепа, он сходил с ума от беспокойства. А еще он знал кое-что совершенно определенно: он больше ни за что не отпустит ее от себя!
Стоило двери, ведущей в склеп, прийти в движение, как он тотчас уловил легкие шаги по лестнице. Они немного отличались от шагов Ив. Как это ни парадоксально, но он уже узнавал ее по шагам: одна нога чуть слабее, нет стройного ритма… Но не сейчас. Инстинктивно Китарэ приготовился к нападению. Кем бы ни был пришелец, ему лучше подпустить его чуть ближе, прежде чем использовать единственное оружие, что у него есть, – цепи. А затем в один краткий вдох он уловил запах… Он не мог не узнать его. Это был ее аромат. Чем конкретно она пахла, он не знал, просто не мог сравнить ни с одним известным ему запахом, только ассоциации, что приходили к нему, когда он вдыхал его… Теплая летняя ночь, пряная от разогретых на солнце трав и цветов. Этот запах успокаивал его и возвращал куда-то очень далеко, где жило его давно забытое счастье.
Он обернулся, чтобы взглянуть на нее. Все внутри переворачивалось в этот момент с ног на голову. Злость смешалась с радостью оттого, что она жива и невредима. Он больше не допустит, чтобы она решала такие вопросы сама. Это их общее дело, общая боль, потеря и проблема, с которыми следует разобраться, и ей надо научиться полагаться на него, как и ему.
– Почему ты ушла? – чуть слышно спросил он.
– Разве я не вернулась? – Простая фраза, которая слетела с ее губ, дала ему ответ, о котором он не спрашивал, но который ждал услышать.
Многое в их мире остается на кончиках жестов, обрывках фраз, взглядах. Если ты захочешь услышать, то услышишь. Захочешь увидеть – увидишь. А предпочтешь не заметить, то сделаешь это, не задев чьих-либо чувств. Он больше не сделает вида. Не даст ей возможности забрать слова обратно. Он никогда бы не подумал, что можно одновременно злиться и радоваться кому-то и что вкупе эти два чувства рождают такой томящий огонь, что легко можешь отбросить все условности и просто поддаться порыву.
Ее губы оказались такими податливыми, мягкими, дурманящими на вкус. Разве мог он отступить, лишь раз попробовав нечто подобное, когда все внутри него переворачивалось от простого прикосновения к ней? Она всегда так старательно закрывала от окружающих свое тело и лицо. Она стеснялась своих шрамов на теле, а он никогда не замечал их. Он стеснялся увечья своей души, а она просто предложила
