– Тот меч сильнее кубка? – Бергвид был почти возмущен этим открытием и чувствовал себя чуть ли не обманутым. – Тогда я должен получить его!
Ведьма посмотрела на него долгим взглядом; если бы Бергвид мог его выдержать, не отводя глаз, то ясно увидел бы в нем презрение.
– Это опасно! – шепнула Дагейда, и вершины сосенок вокруг нее задрожали, словно кивая в подтверждение. – Дракон Битвы приносит смерть каждому из своих владельцев.
Бергвид молчал. Даже смерть не казалась слишком дорогой платой за счастье владеть сильнейшим оружием в мире. Но Дагейда знала: сильнее всех этому человеку не бывать, сядь он хоть на самого Фенрира Волка вместо коня.
– Мечу нужны руки! – прошептала она и вдруг досадливо впилась зубами в согнутый палец. Ах, она бы все отдала за то, чтобы ей служил Торбранд конунг, а Бергвида пусть забирала бы себе мать, предательница, убийца!
С дико исказившимся лицом Дагейда жмурилась, пытаясь проглотить, подавить острую боль, и счастье Бергвида, что в темноте он не мог ее видеть. Но и молчание ведьмы внушало ему ужас, от которого волосы надо лбом шевелились.
– Он погибнет! – наконец выдохнула Дагейда. – Есть пророчество: Торбранд конунг погибнет в Медном Лесу и свой меч возьмет с собой в могилу. Тогда он не будет тебе страшен.
– Это мне суждено его убить? – жадно спросил Бергвид.
– Нет, – отрезала ведьма. – Другому.
– Когда это произойдет?
– Я не могу открыть тебе это. Но ты переживешь его. Отныне ты будешь побеждать!
Бергвид переживет Торбранда. И сама она переживет мать. Это она знала точно, и ожидание будущей победы придавало Дагейде сил. Усевшись верхом на Жадного, она прижала к груди серебряный кубок. Он сейчас был самым лучшим утешением для нее: к ней вернулось хотя бы одно сокровище отца-великана, так отчего же со временем не вернуться и двум другим? Ее личико оживилось, даже исходящий от нее запах лесной прели потеплел: так бывает, если в полдень солнечный луч проберется в самую глухую чащу и прогреет влажный мох на болоте.
– Не тревожься ни о чем, Бергвид сын Стюрмира! – Ведьма взмахнула маленькой ручкой. – Отныне мы с тобой связаны, и наши дороги пролягут рядом. Я помогу тебе! Следуй за мной везде, где увидишь!
Бергвид не придумал, что бы такое сказать ей на прощание, а волк уже прыгнул вниз с гребня горы и пропал в темноте. Погасло сияние желтых и зеленых глаз, человеческий слух не мог уловить ни единого звука. Казалось, она не ускакала, а просто растворилась среди камней и корней, дочь великана и полновластная хозяйка Медного Леса. Бергвид сын Стюрмира остался на вершине один, чернея, как валун, во тьме под рассеянным светом звезд.
О битве на пустоши впоследствии рассказывали много удивительных вещей. Что же касается Хагира, то он помнил ее очень смутно. Последние дни перед битвой прошли какими-то обрывками: гонцы уезжали и приезжали, в усадьбу собирались местные хёльды со своими дружинами – у кого десять человек, у кого пятнадцать. В последний вечер приносили жертвы у священного камня – Хагир смотрел на серьезного торжественного Бергвида с жертвенным ножом в руке, слушал его призывы к богам и вспоминал вечер в святилище Тюрсхейм, когда сам приносил жертвы за удачу этого самого Бергвида. Тогда он был гораздо более воодушевлен и полон веры, чем сейчас – почему?
Ему помнился переход через светлую летнюю ночь. До Середины Лета остался всего один день, и это сочли удачным знамением. «Мы отметим праздник победой, и нашей жертвой богам будет кровь наших врагов!» – так об этом говорилось на последнем пиру. Впрочем, многого Хагир не дослышал – народа было столько, что гости сидели даже на полу и кричали каждый свое. Этим криком воинство старалось подбодрить само себя, а нуждается в подбадривании известно кто.
В долине между пологими горами лежал туман. Там ночевали фьялли. Они пришли очень быстро – боялись, что их промедление даст квиттинскому конунгу возможность собрать более сильное войско. А Бергвид все же поддался уговорам Донберга и Гудрун, которые вовсе не хотели видеть битву и врагов возле самых своих ворот, и согласился вывести войско хотя бы на один дневной переход навстречу. Они достигли места в серый рассветный час; Бергвид решил напасть стремительно и внезапно. Без песен боевого рога, без переговоров с фьялльским вождем, без первого копья во вражеское войско.
– Нас меньше, и мы должны использовать те средства, которые судьба дала нам в руки! – сказал он.
– Это ведьма тебя научила! – в досаде бросил Хагир. – Твой отец никогда бы так не поступил!
– Я буду удачливее моего отца! – надменно ответил Бергвид.
Фьялльские дозоры заметили подходящих квиттов, когда те уже спускались в долину. Запели рога, туман всколыхнулся от движения множества людей, зазвучали неясные голоса, звон железа. Квитты издали боевой клич и на бегу выпустили в туман сотню стрел; в ответ послышались крики, но почти тут же полетели копья. Хагир бежал впереди всех: после всего пережитого ему страстно хотелось добраться наконец до настоящего врага, а в битве нет места сомнениям и колебаниям, от которых он так устал. В эту битву упиралась вся его жизнь, никакого «после» не было. «Тебя убьют! – кричал издалека отчаянный женский голос. – Ты погибнешь, как ты не понимаешь?»
А потом из тумана выскочил какой-то высокорослый темнобородый фьялль в неподпоясанной рубахе, но зато с мечом в одной руке и секирой в другой. Хагир кинулся к нему, как к долгожданному лучшему другу, жадно поймал щитом первый удар и тут же ответил. Казалось, он способен мчаться вперед, как вихрь, мечом раздвигая стену врагов, как солому, и никакая сила не сумеет его остановить. Каждое движение дарило ему новое ликование, все накопленное им изливалось в непрерывных ударах, с каждым мгновением ему становилось все легче. Он даже не заметил, как битва догнала и накрыла его с головой. Сплошной грохот, звон и крик, безостановочное мелькание тел со всех сторон не оставляло места мыслям.
Потом Хагир не мог вспомнить, как пал его первый противник и что с ним вообще сталось: он врубался все глубже во фьялльский строй, кругом были одни враги, в глазах его мелькал сразу десяток грозящих клинков, а потом вдруг его прикрыл сбоку Лейг; фьялльский меч свистнул совсем рядом, и Хагир только успел отметить, что вот сейчас его жизнь и кончилась бы, и тут же забыл об этом. Сразу два клинка искали у него открытое место, и он сам бросился вперед. Чувство смертельной опасности сжало время в какие-то отрывочные короткие мгновения, внутри каждого из которых помещалась целая жизнь.
В какой-то миг он вдруг остался совсем один перед грудой лежащих тел; среди неподвижных кто-то шевелился и стонал. Тяжело дыша и бессознательно разрывая уже рваную рубаху на груди, Хагир огляделся, выискивая нового противника: без движения он сейчас не мог жить. Его обезумевшие глаза едва отличали своих от чужих; он мельком заметил стяг Бергвида на высоком древке, кипящую свалку возле него; мелькнула черноволосая голова Гримкеля, а возле него – чья-то знакомая спина с занесенной секирой – сплошной яростный порыв, гибель… Хриплый яростный крик на мгновение прорвался сквозь общий шум, и Хагир ощутил, что знает этого человека, что это важно, что ему нужно туда… Но тут рука с мечом сама собой взмыла, отражая чей-то выпад, Хагир отскочил, развернулся, перехватил меч и уже снова дрался, ни о чем не думая, словно схватка и была его естественным состоянием.
