Коля юмора не понял и снова уткнулся в «Свидание» – видимо, хотел найти ответ на мой вопрос.
– О! – Коля азартно щелкнул пальцами. – Собак судят за членовредительство по отношению к человеку и другим собакам, за воровство и за непочтительное отношение к святыням.
– И что?
– Представь себе, пописала собака на Священный Огонь. Так? Ну, поволокли ее в суд… Вынесли, значит, ей приговор… Допустим, пятьдесят ударов палкой. И порядок! Справедливость восторжествовала! А собака в следующий раз задумается, прежде чем ногу задирать, – объяснил Коля.
– Пятьдесят ударов палкой? – скривился я. – Ого!
– Ну, допустим, пятьдесят. Тут точно не написано сколько. Может, и не пятьдесят, а десять…
– Ну вот. А еще говорят: «Хорошо быть кисою, хорошо собакою – где хочу пописаю, где хочу покакаю», – сонно резюмировал я и спрятал в кулак зевок. – А что, если у них суды для собак есть, может, у них еще и адвокаты есть собачьи?
– Может, есть. А может, и нет. Не сказано. Зато сказано другое. Традиция судить собак идет из глубины веков, еще со времен земного зороастризма, где существовал культ этого животного. «Встаньки» вообще на традициях поведены. Предки считали собак равными человеку – и мы будем. Предки собак судили – и мы тоже. Так вот: сильно я сомневаюсь, что во времена зороастризма кто-нибудь в древней Персии знал слово «адвокат», – вздохнул Коля. – А вообще, книженция – супер! Я про клонов столько нового узнал!
– Я думал, ты про них еще в Академии все узнал… Тебя же всегда Всеволод Парфеныч хвалил!
– Нет, в Академии все больше глобальные вещи были… Политическое устройство, экономика, армия… А тут подробности! Да такие, что нарочно не придумаешь! Вот например, знаешь, что они делают со своими ногтями и волосами?
– Они их едят, – наобум предположил я.
– Неправильно! Они их стригут…
– Эка удивил!
– Нет, ты постой. Они их стригут, а после этого… хоронят! – торжественно провозгласил Коля.
– Хоронят? – переспросил я.
– Хоронят. На специальных кладбищах. Тут даже написано, как эти кладбища называются. И что у каждого клона есть персональная могилка, куда он все свои ороговелости в особом платочке приносит, складывает и землицей присыпает! Во как! И так каждый месяц! А кто так не сделал хоть раз, обязан пройти обряды очищения, потому что стал нечистым…
– Ну ты эрудит. – Я со вкусом потянулся, хрустя всеми косточками. – А знаешь ли ты, кадет Самохвальский, что клоны делают со старыми бритвенными лезвиями? – скроив интригующую мину, спросил я.
– Что?
– Они ими бреются!
Коля заливисто расхохотался. И хотя анекдот этот был бородатым, надо же – Коля его не знал!
Я тоже не удержался и хохотнул. Не могу спокойно видеть, когда кто-то рядом веселится, да и Коля смеется уж очень заразительно. Даже тошнота и сонливость, которые всегда накатывают на меня после прогулок по Х-матрице, мне смеяться не мешали!
Немудрено догадаться – мы с Колей находились на борту родного «Дзуйхо».
А вот куда мы следовали – тут уже я лично не догадался бы ни в жисть. Если бы не знал точно, что летим мы – да-да! – в Конкордию. И не просто в Конкордию, а на центральную планету государства – Вэртрагну. И не просто на Вэртрагну, а прямиком в столицу, Хосров.
«Дзуйхо» вез большую делегацию кадетов и преподавателей Северной Военно-Космической Академии.
Хотя наша миссия имела ужасно пафосное название «Военные за мир и дружбу между братьями по Великорасе», фактически она представляла собой недельную увеселительную прогулку. И притом – за счет принимающей стороны.
Нужно ли говорить, что когда меня зачислили в группу достойнейших (тех, которые за мир) для визита в Хосров, я едва не тронулся от счастья. А может, и малость тронулся.
Ведь я был уверен, что после приключений на темной стороне Луны надеяться мне – в плане благосклонности командования – не на что.
Потому что лимит благосклонности командования, выделяемый Владыками Кармы каждому кадету Академии, я, по моему мнению, израсходовал лет на десять вперед самим фактом вмешательства Федюнина и Богуна в мою нескучную судьбу после кошмара в периметре Хайека.
Ан нет же! Как оказалось, не израсходовал!
Выходит, у меня очень-очень большой «лимит благосклонности командования»?
Эх, если бы можно было этот лимит измерить… Чтобы знать точно, когда грянет буря…
Но на борту «Дзуйхо» о бурях как-то не думалось. Были темы поактуальнее.
В самом деле, разве это не чудо: за казенный счет слетать в Хосров, куда ты и так собирался попасть за свои кровные деньги на Рождество или в крайнем случае летом?!
(Между прочим, о презренном металле.
Для того чтобы купить билет на рейс Мурманск – Хосров, денег требовался целый мешок. Моих прежних куцых сбережений и всего, что я заработал в Колчаке верхом на пеноструйном слонике, хватало лишь на то, чтобы покрыть стоимость половины билета туда. Дорогая это штука – люксоген.)
Мысль о том, что я увижу Иссу гораздо раньше намеченного моими прагматическими расчетами срока, будоражила мое воображение настолько, что я начинал заикаться и путать слова.
А когда я представлял себе (я постоянно себе это представлял), каким крепким и проникновенным будет наш с Иссой первый после разлуки поцелуй, я и вовсе становился похож на идиота.
Надо мной даже начали подтрунивать.
– Да, кадет Пушкин… Как сказал классик, «любовь – не вздохи на скамейке, и не прогулки при луне»… – расчувствовался Ваня Терновой, когда я трижды за вечер проиграл ему в шашки (хотя обычно выигрывал всухую). – Ты это, в медпункт обратиться не пробовал? Там у них, говорят, имеются средства. А то скоро и в подкидного дурака проигрывать начнешь.
– Знаем мы эти средства, – заступился за меня Коля. – Бром называется… И вообще, чего ты к нему прицепился?
– Я? Да не цеплялся я. Просто человека жалко, – пошел на попятную Ваня.
– Себя лучше пожалей – столько лет петуха за горло дергать, – бросил из своего дымного угла Переверзев, предпочитавший табакокурение всем видам интеллектуальных игр.
Как и многие заядлые любители животных, Володя был склонен все проблемы сводить к вульгарной биологии. Его любимым диагнозом, который он с легкостью ставил всем несимпатичным лично ему кадетам, был сперматоксикоз. И снять с себя это оскорбительное обвинение можно было разве что женившись…
Кстати, о женитьбе. О ней, в отличие от поцелуев, я старательно не думал.
Я ненавижу матримонии. Ненавижу как класс – и все.
От одного вида невестиного платья мне становится плохо. А мысль о том, чтобы хлебать шампанское из туфельки любимой и рулить в экзотическую астероидную гостиницу, где уже снят номер для молодоженов, на убранном искусственными цветами флуггере с пупсом на носу, приводила меня в тихое бешенство…
