— Извиняй, приятель, спешу, — хлопнув Сашку по плечу, в будку влез-таки шустряк в необъятной шубе.
Выпорхнувшие девчонки будто по команде развернулись, с восхищением глядя на шустряка. Тот одной рукой придерживал дверь — на случай, если «приятель» будет рваться внутрь, другой крутил диск — трубка пропала в зарослях воротника и длинных лохм, свисающих из-под несерьезной, как с детсадовца снятой, пестренькой шапчонки. Когда подруги заметили Сашку, настроение у них явно испортилось.
— Пошли, — брезгливо сказала одна, повыше, и бросила на Сашку такой взгляд, словно он ей на ногу наступил.
Сашка повернулся к уходящим студенткам боком — в спину ударила дверь, ручкой промеж лопаток — он чуть не упал, шапка съехала на висок.
— Спасибо, браток, выручил, — крикнул на ходу шустряк в шубе, — с меня рупь! — и слился с толпой.
Забыв про боль и обиду, Сашка нырнул в будку. Три двушки автомат слопал. На четвертую и пятую отзывался короткими гудками, но монеты не возвращал. Сашка взмахнул кулаком терпению его подходил конец… но вдруг виновато оглянулся. За стеклом в темноте белело суровое лицо с разлохмаченными бровями и бородавкой на верхней губе. Глаза застывше следили за кулаком, бородавка подрагивала. Сашка обмяк — рука нехотя опустилась, полезла в карман.
На гривенник автомат отозвался густым, даже каким-то сиропным баритоном:
— Вас слушают.
Сашка ударил пальцем по рычажку, черт, не туда попал! В щель полетела еще одна десятикопеечная монета. Набирал номер со всем тщанием. На этот раз сиропа в баритоне было поменьше.
— Да говорите же! — донеслось из трубки так явственно, будто обладатель баритона в ней и сидел.
Сашка опешил — ошибиться он не мог; но ведь Светка всегда одна: ни друзей, ни подруг, ни родственников…
— Ну говорите, наконец! — взвыл баритон совсем без сиропа.
А потом, уже тише, будто издалека, трубка поинтересовалась Светкиным голосом:
— Кто там?
— Молчат, шутники! — баритон оборвался.
И внутри у Сашки все оборвалось. Нет, он не ошибся — это был Светкин телефон, Светкина квартира, Светкин голос. Но кто же тогда? Голова гудела.
— Болтают часами! — бородавка запрыгала вместе с губой. Тунеядцы!
С кем его отождествлял старик, Сашка не понял. Да и не расслышал он толком сердитой фразы. Под ногами "бешено закружилась поземка, задуло под брючины.
От кого угодно мог ждать чего угодно, но Светка! Он никогда не испытывал чувства ревности, поводов не было, а тут накатило — да такой жгучей обидой, что завыл бы, да неудобно перед людьми. А те спешили с работы по домам так, словно все как один оставили на столах включенные утюги. Вместе с обидой пришла растерянность, вслед за ней острая жалость к себе. "Все они… сговорились будто…" — закружило в мозгу поземкой. "Ну и пусть! Ничего нет и не было, хватит! Твердость, воля безразличие…"
Вопреки настроению, даже наперекор ему, он решил заглянуть в книжный магазин — благо по дороге. Там в отделе книгообмена у него стоял «прогрессовский» сборник под названием "Английский политический детектив". Сборник пользовался среди детективщиков и менял огромным спросом и на черном рынке стоил четверть Сашкиной зарплаты. А просил он «Пьесы» Булгакова, книгу тоже ценную, но все-таки не такую дорогую — примерно в одну пятую той же зарплаты. Не несли. Вот уже полтора месяца. И через пятнадцать дней срок истечет, придется выкупать ненужный детектив, если, конечно, по странной случайности, он не пропадет под конец срока, как это часто случалось в обменах, и особенно с остродефицитными книгами твердой валютой черных рынков.
Сашка брел, не замечая прохожих, часто натыкался на них, извинялся, но осмотрительнее не становился — мозг не поддавался волевым командам, перебирал одно и то же. Перед каждым очередным походом в книгообмен настроение у него резко падало, внимание рассеивалось. "Да на таких условиях любому другому в тот же день бы пару Булгаковых принесли!" — думал он. И, в общем-то, был прав — условия сверхльготные.
— Извините, я нечаянно, — промямлил он на очередной толчок, склонил голову.
— Смотреть надо под ноги! — проскрипело над ухом.
Сашка еще раз улыбнулся виновато, ссутулился. "Интересно, почему это под ноги? — подумал вскользь. — Что они, под ногами, что ли, ползают?" Холод пробирался под куртку. Сашка ежился. И одновременно чувствовал, как его начинает потихоньку бросать в жар. До дверей магазина оставалось несколько метров.
На ходу он вытащил очки, нацепил их — зрение, в целом, было нормальное, но когда приходилось высматривать что-то вдалеке, давали о себе знать недостающие диоптрии. Перчатки сразу же, чтоб не мешались, сунул в карман.
В дверях он долго не мог разминуться с низенькой старушкой. Та почему-то выносила из книжного две авоськи, раздутые, как шары, и была очень вежливой, все норовила пропустить входящего Сашку. Тот, со своей стороны, демонстрировал собственную вежливость. Очки начинали запотевать, как и всегда при входе с мороза в теплое помещение. И оттого Сашка полуослеп. Они со старушкой еще долго бы деликатничали в дверях, но помог бородатый верзила, который впихнул обоих в магазин и, даже не заметив своего решительного поступка, тут же устремился к прилавку.
Часть собранной воли Сашка уже порастерял. Долго топтался за спинами покупателей-обменщиков. Потом протиснулся-таки и, отыскав на полке свой номер, увидел пустое место. "Неужели?!" — трепенулось в груди. Он протер очки, еще раз вгляделся, убедился окончатся ьно.
Продавщица, она же товаровед, очень миленькая и очень фирменная, вся в сплошных этикетках, девушка, старательно втолковывала пожилому человеку в черной папахе и черном старомодном пальто очевидное для клиентов, толпящихся тут же, возле прилавка:
— Да поймите же вы, ну кто принесет за вашего Гоголя Дюма, ну что вы?!
— А я не понимаю, чем Дюма лучше? — стоял на своем старик.
Продавщица изо всех сил старалась быть вежливой. Молодые люди по краям прилавка, знакомые все лица, наперебой совестили настойчивого клиента.
— Бессмысленно ставить, вы понимаете? — говорил один, тараща покрасневшие от чтения глаза и потрясая в воздухе тоже красным, припухлым пальцем. — Вы только двадцать процентов потеряете… ну-ка, сколько это там, — он повертел книгу в руке, — ого, шестьдесят копеек! И все, понимаете?!
Упорство пожилого свидетельствовало о старой закалке и крепких нервах. Он не кипятился, не обижался и продолжал стоять на своем:
— Нет, это вы не понимаете, молодой человек: магазин, государство получает двадцать процентов, или шестьдесят копеек, как вы изволили милостиво подсчитать, — и слава Богу, я за! Всем польза. А не поменяют, расстраиваться не буду. Тем более что и места свободные есть. — Последнюю фразу он произнес тверже и обратил ее к продавщице.
