— Нет, — сказал Ллойд, глядя на Динни. — Не думаю. Это невесть как сорвалось у него. Ей… ей повезло, или она перехитрила его. А это не часто случается.
— По большому счету это не важно, — сказал Кен, но тем не менее выглядел он встревоженным.
— Не важно, — кивнул Ллойд и какое-то время прислушивался к ветру. — Может, он слинял обратно в Лос-Анджелес. — Но на самом деле он так не думал, и это было написано у него на лице.
Уитни сходил на кухню и принес всем еще по бутылке пива.
Они пили молча, предаваясь своим беспокойным мыслям. Сначала Судья, теперь женщина. Оба мертвы. И никто не заговорил. И никто не остался «неподпорченным», как приказывал он. Это все равно как если бы старички «Янки из Мантла» и «Марис» с «Фордом» продули две первые игры мирового чемпионата; им трудно было в это поверить, это пугало.
Ветер дул что есть мочи всю ночь.
Поздно днем 10 сентября Динни играл в маленьком городском парке, лежащем северней района отелей и казино. Его мама на этой неделе, Анджелина Хершфилд, сидела на скамейке в парке и болтала с молоденькой девчонкой, приехавшей в Лас-Вегас недель пять назад, то есть дней через десять после того, как прибыла сама Анджи.
Анджи Хершфилд исполнилось двадцать семь. Девчонка была на десять лет моложе. Она сидела в обтягивающих джинсовых шортах и крошечной майке, не оставляющей абсолютно ничего для воображения. Было что-то непристойное в контрасте между упругой пленительностью ее молодого тела и по-детски надутым личиком, лишенным практически всякого выражения. Ее монолог был монотонным и, казалось, бесконечным: рок-звезды, секс, ее нудная работа по очистке оружия от смазки «Козмолайн» в Индиан-Спрингс, секс, ее бриллиантовое кольцо, секс, телепрограммы, по которым она так скучает, и снова секс.
Анджи хотелось, чтобы та сходила и позанималась с кем-нибудь сексом, оставив ее одну. И она надеялась, что Динни будет по меньшей мере лет тридцать, прежде чем ему доведется заполучить эту девку в мамочки.
В это мгновение Динни поднял головку, улыбнулся и завопил:
— Том! Эй, Том!
По другой стороне парка плелся здоровенный мужик с соломенными волосами, он нес большую рабочую корзину для ленча, которая стукалась об его ногу.
— Слушай, тот парень вроде бы поддатый, — сказала девчонка Анджи.
Анджи улыбнулась.
— Нет, это Том. Он просто…
Но Динни уже сорвался с места и несся, выкрикивая изо всех сил:
— Том! Подожди, Том!
Том обернулся, ухмыляясь.
— Динни! Э-ге-ге!
Динни прыгнул на Тома. Том выронил свою корзину и подхватил его.
— Покружи меня, Том! Покружи меня!
Том обхватил Динни за запястья и начал вертеть его по кругу все быстрее и быстрее. Центробежная сила вытягивала тельце мальчонки все больше, пока его ножки не поднялись параллельно земле. Он зашелся громким радостным смехом. Еще два-три круга, и Том бережно поставил его на ноги.
Динни шатался, смеясь и стараясь снова обрести равновесие.
— Еще, Том! Сделай еще немножко!
— Нет, тебя вырвет, если я сделаю. А Тому надо к себе домой. Да, в натуре.
— Ладно, Том. Пока!
Анджи сказала:
— По-моему, Динни любит Ллойда Хенрида и Тома Каллена больше всех остальных в городе. У Тома Каллена, конечно, не все дома, но… — Она взглянула на девчонку и запнулась. Та, сузив глаза, провожала Тома задумчивым взглядом.
— Он пришел сюда еще с одним парнем? — спросила она.
— Кто? Том? Нет… Насколько я знаю, он пришел один недели полторы назад. Он жил раньше с теми, в их Зоне, но они его выгнали. Тем хуже для них: они потеряли, мы нашли — вот что я тебе скажу.
— И он пришел не с глухарем? Ну, таким, глухонемым?
— Глухонемым? Нет, я точно знаю, он пришел один. Динни его просто обожает.
Девчонка провожала Тома взглядом, пока он не скрылся из виду. Она думала про пептобисмол во флакончике. Думала о нацарапанной записке, где говорилось: Ты нам не нужна. Это все случилось там, в Канзасе, тысячу лет назад. Она стреляла в них. И страстно мечтала убить их, особенно немого.
— Джули? С тобой все в порядке?
Джули Лори не ответила. Она смотрела туда, где скрылся Том Каллен. Через некоторое время на губах ее заиграла улыбка.
Умирающий раскрыл блокнот в твердой обложке, снял колпачок с ручки, выждал секунду, а потом начал писать.
Странное дело: там, где когда-то ручка летала по бумаге, исписывая страницы сверху донизу, влекомая какой-то чудодейственной силой, слова теперь выписывались с трудом, буквы были большими и корявыми, словно он на своей собственной машине времени вернулся обратно в дни учебы в средней школе.
В те дни у его отца и матери еще оставалось немножко любви для него. Эми еще не расцвела, а его собственное будущее Поразительно Толстого Мальчишки и Предполагаемого Педика еще не определилось. Он помнил, как сидел со стаканом кока-колы за залитым солнцем кухонным столом, медленно переписывая одну из книжек Тома Свифта слово за словом в тетрадку с дешевой бумагой в голубую линейку. Он слышал голос матери, доносящийся из гостиной. Иногда она говорила по телефону, а иногда — с соседкой.
«Это просто детская полнота, так говорит врач. Слава Богу, с железками все в порядке. И он такой смышленый!»
Он следил за тем, как вырастают слова, буква за буквой. Следил за тем, как растут предложения, слово за словом. Следил за появлением абзацев: каждый — кирпичик в огромном бастионе, который был языком.
«Это будет моим величайшим изобретением, — убежденно сказал Том. — Следи за тем, что произойдет, когда я выдерну чеку, только, ради Бога-дога, не забудь прикрыть глаза!»
Кирпичики языка. Камень, лист, ненайденная дверь. Слова. Слова. Волшебство. Жизнь и бессмертие. Власть.
«Не знаю, Рита, откуда у него это берется. Может, от его деда. Тот был священником и, говорят, произносил самые потрясающие проповеди, какие только…»
Следил, как со временем буквы становятся ровнее. Следил, как они соединяются друг с другом, оставляя печатное слово в стороне, создавая письменное. Собирая мысли и сюжеты. В конце концов, это был целый мир, состоящий исключительно из мыслей и сюжетов. В итоге он заполучил пишущую машинку (а к тому времени ему уже мало дарили тепла в родительском доме; Эми училась в средней школе, состояла в Обществе Национальной Гордости, была главной болельщицей за местную футбольную команду, посещала драматический кружок, дискуссионный клуб, получала одни высшие баллы, с ее зубов сняли пластинки, и ее лучшей на свете подругой стала Фрэнни Голдсмит… а детская полнота ее братишки так и не прошла, хотя ему уже было тринадцать, и он начал пользоваться взрослыми словами как защитой, и с медленно распускающимся, подобно цветку, ужасом стал сознавать, что жизнь была тем, чем была в действительности: огромной, стоящей на огне кастрюлей, а он был один-одинешенек внутри, и его кипятили в ней на слабом огне). Пишущая машинка открыла для него все остальное. Поначалу это происходило медленно, очень медленно, и постоянные опечатки раздражали до ужаса. Машинка будто бы явно — хотя и робко — шла ему наперекор. Но когда у него стало получаться лучше, он начал понимать, чем в действительности была эта машинка — своего рода волшебным трубопроводом между его мозгом и чистой страницей, которую он стремился завоевать. К тому времени когда разразилась эпидемия супергриппа, он мог напечатать больше ста слов в минуту и наконец научился управлять бешено скачущими мыслями и ловить их все. Но он так и не забросил насовсем письмо от руки, помня, что от руки были написаны «Моби Дик», и «Алая буква», и «Потерянный рай».
