Иван не унимался:
— Ребя, а давайте их забросаем мороженым? Мальчуганам жарко!
— Не провоцируй, — сказал кто-то сзади.
Из-за спин вышел мужчина пятидесяти лет с натянутой кожей пятнадцатилетнего скаута. Повернулся к охранникам, намереваясь обратиться к ним, но не успел. Подскочил офицер.
— Ты кто такой?!
— Зубков Юрий Герасимович, — спокойно ответил Зубков Юрий Герасимович. — Я…
— Молчать! — заорал офицер.
— Ксанф, — позвал с кремлевской стороны службист в штатском. Он только что покинул «Волгу», в которой по рации вел переговоры с начальством.
— Где резерв?! — тактически неверно закричал ему офицер-бельгиец.
Было бы тактически верно, если бы службист четко ответил: «Резерв на подходе.» Но тот только развёл руки в стороны.
— Вы же понимаете, что они правы. Если бы вчера хотя бы не стреляли в студентов… — Зубков обошел расхристанного человека и обратился к солдатам. — Надо дерзнуть! Он здесь не при чем, — кивнув головой на офицера. — Всего лишь вопрос совести. После этого придется жить всю оставшуюся…
Офицер вдруг выкашлял:
— На пле-е-чо!
Солдаты, подчиняясь инстинктам, приложили приклады к плечам. Глаза у них были самые несчастные.
— У него же крыша поехала, — озабоченно сказал Вильчевский.
— То-о-овсь! — выбросил из пасти предпоследнюю команду безумец.
Тишина брошена сетью. Офицер набрал в легкие воздух, чтобы отдать роковую команду, и тут раздалось меланхолично-буднично:
— Эй, страстотерпцы, а вы что здесь торчите?
И солдаты, отстраняясь от прикладов, обернулись, и офицер-бельгиец обернулся, и службист обернулся, все, кто мог, глянул во внутренний двор Кремля. Там стоял Панаид Кочкин, поправляя на голове травяную кепку.
— Кончай митинговать. Мокро же. Наши уже внутри. Пошли президента судить за то, что он туалетную воду народу неизвестно где набирает.
Природа, соблюдая правила пунктуации, в заключение поставила точку грома.
Дальше произошло само собой. Охранники как один стукнули прикладами о брусчатку и откровенно обтёрли лбы рукавами. Зубков Юрий Герасимович прошел мимо офицера-бельгийца и попросил службиста отогнать машину. Солдаты начали разбредаться кто куда, а Кочкин, увидев Бумажного, крикнул:
— Прихвати тюбетейку для красоты.
Степан, попросил у соседа травяное кепи, прошел арку башни и хотел было сказать Кочкину что-нибудь мажорное по поводу счастливого разрешения сложной ситуации, но гендиректор, хитро подмигнув, потащил художника за рукав к «Волге».
— Ты чего? — не понял Степан.
— Сейчас поймешь. Эй, дружок, можно воспользоваться твоим авто? Не бойся, я оставлю у Царь-пушки, а ключи под коврик суну. Ага?
Службист, не оговаривая, безразлично махнул рукой. Кочкин показав Степану подбородком, чтоб садился в машину, прыгнул за руль. В заднюю дверь ввалился Вильчевский.
— Ты, Степашечкин, меня целый день бросаешь!
Они рванули с места, потому что в арку уже пошли «строители».
— Толпища! Первый раз такую вижу.
— Толпа, Ваня, не выражение бессознательного.
— Тебе бы только в бессознательном покопаться, анатом ты, Степаня хренов!
Однако тема Ивану понравилась. Пока они мчались, похоже, в противоположный конец кремлевского пятиугольника, Вильчевский развил её в направлении, что вот они какие молодцы, не то что некоторые. Нет выпученных бессмысленных глаз, нет неконтролируемых качаний, в особенности, нет того особого состояния, когда по нарастающей, самовоспламеняясь, появляется, невозможное вне толпы, яркое настроение. Весело, жутко, хочется что-то крикнуть, куда-то метнуться, что-то отмочить такое, чтобы оценили и заметили другие. Вплоть до того, что собственной жизнью!
Степан оглянулся на друга, фыркнул. Друг его как раз из той, другой компании.
— Потом-то ясно, что можно было без особых эксцессов. Да поздно. Танк уже переехал грудную клетку два раза. Герой в ящике скошенном к краю, заваленном цветами, лежит с вдохновенным выражением лица…
— Как у тебя?
— Получишь щас! Не перебивай. О чем я..? А! Кровь за кровь! Бровь за бровь! Жучка за внучку! Член за…
— Опошляешь порыв народных масс?
Ничего Вильчевский не опошляет, он только за то, чтобы человек не собирался в стаю. В толпящейся многочисленности человек отполовинивается. Проверь себя. Если тебе нравится бесноваться на стадионе вместе с фанатами, — значит, ты глуп. Нет в тебе интеллектуального эгоизма. Ты — баран.
— Ну, вы даете, сударь! — не выдержал Кочкин.
— Слушай его больше. Он на «Спартак» каждый раз бежит.
Вильчевский развалился на заднем сиденье.
— А я вовсе не так думаю. Через пять минут буду говорить противоположное. Не люблю центризма! Я сам бы с удовольствием побыл диктатором.
— Лично я тебя бы выбрал, — улыбнулся Степан. Ему представился Вильчевский-президент и развеселый его народец.
— Я бы не стал натравливать на свой народ танки. Другие прихоти удовлетворил бы. Делаю ведь что хочу. Я — диктатор!
На заднем сиденье подбоченилось. Взгляд из-под полуопущенных век величаво-тухлый.
— Ванька-встанька ты.
— Я бы для начала издал указ о национализации оранжерей.
— Каких оранжерей?
— Ну не огурцовых же. Цветочных. И приказал бы своим полицейским ежедневно бесплатно раздавать букеты моим подданным женщинам. Одиноким женщинам дополнительно по огурцу.
— Может правда продвинем его по общественной линии? — подмигнул Степану Кочкин. — Хорошо, одели траву на голову.
Степан исполнил, а у Ивана и так надета на одно ухо.
— У Оружейной палаты авто заныкаем. Пойдем, сходим на этот раз втроем.
Подошли к воротам Боровицкой башни. Так же стояла шеренга солдат, впереди офицер. Нет, даже два офицера. Дальше зеленое море, в глубине плавали верхушки притонувших бронетранспортеров, на броне сидели солдаты с травяными волосами.
— Ах вот оно что-о-о..! Ну, маладэ-э-эц Коча с Качи! — осенило Бумажного.
— Конец цивилизации, которую мы знали. Наши в Кремле!
Ударила последняя неуместная молния, слабо громыхнул жестью гром.
— Мирись, мирись, мирись и больше не дерись. А если будешь драться — я буду кусаться! — докричал Степан.
Вильчевский, натурально, не удержался:
— Не всё солнышко, что встаёт. Пошли административно взыщем с солнышка, дружбаны!
Тут ещё послышалась музыка. Это президентский оркестр грянул у царь-пушки маршиком, издалека скорее похожим на латиноамериканские карнавальные пассажи.
— Порядок. А Троицкие ворота без нас откроются.
Самое время поинтересоваться у «строителя», каким образом тот оказался внутри. Но Кочкин даже не стал отвечать. Итак ясно, что хирургически.
