— Говно! — заорал Столица. — Инспирировано желтыми борзописцами!
И так далее, тому подобное. Правда оскорбительна.
— Сейчас у господина гнева своего каловая пробка-то выйдет.
— Хочется тебе такие слова говорить. Жуешь ведь, брадотряс.
Степану, не побеспокоившемуся о питье, захотелось после бутерброда глоток-другой лимонада.
— Сила моя иссохла, как черепок. Пойду, попью.
— Евангелие цитируешь?
— Представления не имею.
— А я имею и утверждаю.
Вильчевский, несмотря на президентские вопли, расплылся. Он, оказывается, буквально вот только с увлечением набросился на старославянский.
— Классно предки трепались! Ты тащишься от своих древнегреческих китайцев, а я буду наслаждаться старославянским, а такождо молитвословами, благословенными Московской Патриархией.
— Это называется: сядьте в Падмасану, с силой проденьте руки между бедрами и лодыжками, согните руки в локтях и подоприте щеки кулаками.
— Конфетку мне какую-нибудь сосальную купи, Падмасан.
Степан пошел в буфет. Нагнув голову и размышляя об увиденном, поднимался по лестнице, пока не врезался головой в чей-то живот. Живот принадлежал Лузину. Рядом блондинка.
— Познакомьтесь. Степан Бумажный — нежно любимый соучастник. Елена Лузина — изнеженная любимая сестра. Волшебноокая, красивогубая, хребтом прекрасная, но! саблезубая, — получив от сестры тычок в бочень. — Как там, запёрдыш?
— Скоро до костей объедят. Но обошлось, вроде, без крови.
— Кому ж её хочется, кроме румянных негров? — сказала любимая сестра.
— Вильчевский ответил бы: «Из крови делают гематоген, посему давай её в промышленных масштабах, цак-цак. Чего там стучать клювом в пустую тарелку?»
— Он вампир?
— Мухи не обидит, Лена, но любит гематоген, старославянский и эпатаж.
Лузины ушли в зал, а Степан, допивая лимонад в буфете, окончательно остановился на мысли, что нет гнуснее занятия в первой половине жизни, чем политика, и нет занятия более соблазнительного во второй её половине, когда писька не стоит.
— Что тут, Вань?
— Предгрыжевое состояние. Накаляется помалу. «Общественный договор» только что поскирдовали. Кто-то адвокатствует, но пердячая кишка не польстился. Плохеет на глазах.
Столица откровенно выходил из себя. Он бесцеремонно прерывал говоривших, не брезговал солеными выражениями. «Строители» на этом этапе ставили президенту в вину всё большую зависимость от армии. Военщина под седлом и взнуздана, не наоборот.
У микрофона пожилая женщина.
— Знаете, когда снимаешь дыньку, а она пахнет медком так, что кружится голова или воодружаешь арбуз на стол, который под ножом лопается с выстрелом от спелости, а мякоть такая сочная..! — так она это рассказывала, замирая на пиках, что у публики, наверно, рот непроизвольно наполнился слюной. — Я по образованию гуманитарий и бывшая москвичка, работала в престижном заведении. Однако пришло время, уехала с детьми в южные края, прикупила землицы, подняла хозяйство. И не жалею! Понятно, что такой пост, внимание, искушение святого Антония… Но я вас прошу. Сделайте жест, Александр Иванович! Оставьте высокую должность добровольно, уйдите сами. Уверяю, вам не будет стыдно за себя!
Лицо президента то зеленело арбузной коркой, то краснело арбузным нутром. Он только представил себе: оставить белое с золотом кремлевское кресло под российским триколором и уйти на бахчи к медовым дыням и стреляющим от спелости арбузам… Столица взорвался, в неконтролируемом бешенстве нагромождая бесформенные маты, оставляющие гадкое впечатление. Левой рукой душил микрофон, правой колошматил несчастным «Паркером» крышку стола.
— В бирюльки играете, дряни?! В знание?! Отечество..! Родина..! Я ни в каких интимных отношениях с родиной не состоял! Не вы, пащенки..! Я знаю, как обращаться с народом в кирзе, не погибая от предрассудков! Народ — сбор блатных и банда нищих! Единая культурная норма — клевещи смело, всегда что-нибудь останется в вашей мухосранской державе! Кроме вас, подгузники с сквозняком из уха в ухо! Можно не презирать таких умных и образованных, достаточно прижать к лону, как дева прижимала вонючих кошек!
Он еще кричал о деве, завораживающих львов, кричал о военных, которые восстановят статус-кво, недолго ждать, о том, что пощады не будет, что сам собственноручно развешает по фонарям присутствующих, прочее непотребное.
Потом вздрогнул пол, за стеной что-то немузыкально ворохнулось, в стекло въехало железом, сухо затрещало пистонами. Вдоль рампы побежали фотокорреспонденты, кинооператоры завертелись вокруг оси, ловя исторические кадры, кто-то прыгал в оркестровую яму, а президент вопил в микрофон, что сходит сейчас в туалет и не станет мыть руки, чтобы с ещё большим удовольствием заниматься развеской образованных.
— Приношу чувствительнейшую благодарность! — прокричал башковитый парень.
— За что? — не понял Степан.
За зрелище. Мелькнули Головатый с Бадьяном, в руках пивные банки.
— Ну, как дискотека? Я б ледивозку остановил, тикаем?
Причем здесь двухместный автомобиль? Тут всем надо на что-то решаться, автобусом.
Толпой пронесло мимо Вильчевского, успевшего крикнуть через головы: то ли «Пасти словесное твое стадо», то ли «ПАсти словесных твоих стад», дальше не расслышал.
Смотрел, смотрел на человеческий водоворот, натягивал кожу на скулах, и пошел вслед дёрганой фигуры за задник сцены. Мимо метнулась женщина, сумочка у неё упала, раскрылась и выбросила на пол женские цацки. Президент пнул от себя двери туалета, разорвал прорешку над писсуаром.
— Развешаю сук! Развешаю, развешаю, развешаю!
Степан поинтересовался сзади:
— Пописали уже? Застёгивайте гульфик и подпишем заявление об уходе.
— Ешьте сами с волосами!
— В последний раз пред…
— Ты первый будешь висеть!! Здесь же!! — и тяжело затопал на человека.
— Как хочешь! На картине были розы, срезали в момент. К именинам Кочи с Качи от братвы презент.
Прыжок навстречу, щетиной подбородка по цифре в три шестерки за ухом недруга, стискивая обрюзгшее тело со скрежетом зубовным, ломая его к полу, ногу за голову. Невозможно вернуть ногу обратно. Неспортивное тело потеряло эластичность. Нет-нет, человек не убил, но колено за шеей, вой, болевой шок и ползание по кафелю, будто крутится на месте паук, с одной стороны обдерганными лапами. Человек вышел в коридор, подобрал у сумочки губную помаду, вернулся в туалет. Снял колпачок, вывинтил багровый столбик и написал на зеркале: «И сказал он, что это — хорошо.»
Желтый шар выбросило из-за горизонта, как пробку от шампанского, солнечные лучи осветили по меридиану восточную Африку, Ближний Восток, европейскую часть России и защекотали степановы ноздри. Чихнул так, что чуть не свалился с раскладушки, от этого проснулся и обалдело уставился на потолок с резвящимися солнечными зайчиками. Почему зайчики? Выхухоли больше соответствуют, счастливо-мелкосуматошнее.
