— Сын мой, я хотел бы уйти.
Некуда.
Запахивается Папа от бесовщины широкими симметричными фалдами, напоминающими спокойный ритм ренессансной архитектуры.
Председатель сорвал яблоко. Яблоко красиво пахло настоящим яблоком.
— Так я помолчу. А когда газ скопится — взлечу. Прощайте, отче! Dixi.{ (лат.) Я сказал. Смысл: Я закончил}
Прав Папа до непогрешимости. Вороны клювами вырывают у грешников душу из сердца. Непогрешимую правоту вырвет из сердца только настоящее полноценное упоительно-материальное чудо.
Степан Бумажный, человек с яблоком в руке (руки, ведь, — те же крылья, только без перьев), приподнялся на копытах. А вверх полетел уже святой.
Есть один секрет у живописцев. На нарисованную радужную оболочку глаза наносится бугорок из краски того же цвета, что у радужки. Сверху рисуется сам бличок. Остается только отлакировать бугорок. Секрет в следующем: по выпуклой поверхности бугорка свет меняет угол отражения, поэтому блик сьезжает с вершинки, скользит по мере того, как зритель передвигается относительно картины. В результате получается поражающий незнающего человека эффект. Глаза портрета следят, самым настоящим образом магнитно-поворачиваются, а главное, оживают.
Степан поднял бугорки на глазах, вчера, убедившись, что подсохло, тюкнул белым, а сегодня подцепил на кончик кисточки капельку акрил-фисташкового лака и мазнул два раза. Глаза ожили, и молодая женщина вопросительно посмотрела на мастера.
— Здравствуй, родная. Любовь — это желание двоих занять объём одного тела. У нас с тобой на этом холсте не романтическое свидание.
Живописец попроще давно бы остановился в работе, посчитав на вполне законных основаниях, что работа удалась. Портрет в самом деле психологичен, читается в чувственно и порой алогично смешанных красках приподнятость образа, лицо подсвечено ритуальным огнем, и непонятно, отчего внутренний феноменальный тревожный свет, где, в чём художнику удалось притаить источники истекающей энергии — в тональной глубине, в текучих линиях волос портретируемой, в светоносных валерах ли, отдаляющих на расстояние материально оформившейся иллюзии. В чём и парадокс. Глаза молодой женщины, казалось, смотрят сквозь тебя, будто всё она про тебя знает, будто ты ей не особенно интересен, будто за тобой она видит что-то действительно достойное внимания, но это что-то так далеко, что приходится ей вглядываться с прищуром и вниманием. От этого взгляда многим станет не по себе. Словно ответ какой обязаны дать, словно тянет открыться и покаяться, надеясь, что смотрящая сквозь тебя женщина когда-нибудь обратит на тебя внимание и, может быть, даже понимающе улыбнется твоему тщеславию и простомыслию.
Матери Степан позвонил автоматически.
— Целую. Рассказывай о родине.
Мать сразу же взялась описывать завоз нашумевших импортных удобрений и пользу птичьего говна, из которого сделаны удобрения, для урожайности. Степана сразу смутило отсутствие традиционной цепочки: «Борщ сварила, пол подтерла, Вере позвонила, сто пятьдесят пятую серию посмотрела» и так далее. И чем дольше слушал её щебетанье, тем больше ему не нравилось.
— У тебя ничего не случилось? — решился прервать.
А ничего не случилось. Лучше всех! У них там вообще всё настолько замечательно, что просто ни в какие ворота не лезет.
— Ты здорова?
Конечно, она здорова. У нее этого здоровья, что блинов на масленицу.
Ещё послушал некоторое время. Скоро сомнения отпали: что-то там у неё стряслось. Заставил мать остановиться:
— Давай не будем о пустом. Всё, я сказал! Цыть! Помолчим немного. Когда надоест, сам дам знать. Договорились? Договорились?!
Они замолчали. Степан ничего не делал это время — сидел и слушал электрический шелест в микрофоне. А когда, наверно, пошла третья, или четвёртая минута, мать не выдержала. Перед тем, как бросила трубку, успел услышать всхлип. Сматерившись, набрал номер, но мать трубку не брала. Сидел с прямой спиной, с ненавистью вперившись в зеркало, вылупившегося на него.
— Ну?! Чего ты названиваешь?!
— Если не скажешь, что случилось, я возьму нож, выйду на улицу и зарежу кого-нибудь. Говори!! — заорал, почти затолкав в крике в глотку пурпурный рог.
Мать длинно плакала, но уже ясно — проревётся, скажет.
— Киста…
— Вруша! И что киста?! Уже не киста?! Так, слушать сюда! Сидишь дома, ждёшь моего звонка. Позвоню не позже, чем через час. Ясно? Всё будет НОР-МАЛЬ-НО!
Он даже не стал звонить, бросился бегом, чуть не выбил дверь ногой и обьяснился с разбегу диковато: «Мамакистахуже!» Элечка усадила его, сунула в руку рюмку, воняющую спиртом и травой, заставила выпить и повторить, что он сказал матери последнее.
— Сказал, что будет нормально. Но, Элечка..! — недоумевающе уставился на массажистку, мельтеша ресницами и некрасиво гримасничая.
— Заткни пельку! Добре? Можешь раз поверить другому человеку? Так вот, я тебе говорю: всё будет нор-маль-но.
Хорошо, что делать? Без вопросов. Мать сразу может, купив билет прямо в аэропорту, прилететь в Москву. Зачем только? У Элечки вид надменный. Оказывается, лучший в мире специалист по этому заболеванию — её клиент. Звонить немедля, от неё!
— Проблема на треть решена. Потом объясню. Бери деньги, дуй в аэропорт, на ближайший рейс бери билеты и сюда. Должна быть у меня не позже завтрашнего утра. Алес-гонсалес, конец связи!
Если до семи часов завтрашнего утра сын мамочку не увидит, мамочка знает чем сынок займётся.
Элечка зашла ему сзади за спину и помяла трапецевидную мышцу, мышцу замученных жизнью художников.
— А что ты собираешься делать?
— Убивать.
— Успехи в любви плохие — просто женился. Нельзя, радость моя, убивать людей.
В специально оговоренных случаях — можно. В специально оговорённых случаях художники это сделают с наслаждением не только на картинах. А исламский фундаментализм, похоже, всё-таки прав.
Не спал всю ночь, бродил вокруг телефона бычком, привязанным за горло веревкой к колышку. Когда пурпурный рог вспыхнув, зазвонил, прежде чем подскочить к нему, успел поднять единственный нормальный стул в мастерской и разбить об пол. Желание крушить от этого, правда, не уменьшилось.
— Я прилетела, сына. Но не доехала.
Её такси, как на грех, сломалось за пару километров перед университетом. А время, грешным делом, без пяти минут семь, и она боится, как бы не началась резня ни в чём неповинных граждан.
Степан конечно же не мог ждать. Мать сказала, что стоит у большого мраморного здания, рядом круглая скульптура, вокруг себя крутится. Это Дворец молодежи. Приказал перейти ей по подземному переходу на противоположную сторону. Подъедет мгновенно.
