Как чинить то, что работает неизвестно на каком принципе, неизвестно из чего собрано и к тому же собрано не людьми? Да, может, оно вообще никем не собрано, а само выросло? Найди в джунглях дикаря каменного века, дай ему чинить телевизор, если ты совсем сошел с ума… Починит? Скорее, огреет каменным топором, ну, в лучшем случае, покамлает над ним немного, наевшись древесных поганок, в бубен постучит, попытается вызвать духов, ответственных за непонятный колдовской ящик…
Быть может, телевизор от удивления и заработает. Всякие бывают чудеса.
Вот Стерляжий, уверившийся в том, что с техникой я лажу, и вызвал меня – камлать. Как самого продвинутого колдуна в дикарском племени.
Но дикарь с кольцом в носу все-таки человек. Ему наша техника куда ближе, чем человеку – нечеловеческое.
Кстати, где оно?
И тут я ЕГО увидел. Сам. Прежде чем Стерляжий ткнул пальцем под полированный раструб энергоприемника кабины, похожий на ракетную дюзу, мой взгляд уже был там. Где же еще и помещаться генератору энергошнура, как не на дне шахты? А вот и ограничители-упоры – грубые, мощные гидравлические цилиндры, способные, видимо, в случае аварии погасить инерцию кабины и не дать ей растереть генератор по металлу…
Вот именно – растереть, а не сокрушить с хрустом, как любую земную железяку. Потому что ЭТО не было механизмом в человеческом понимании. Пожалуй, ОНО было живым.
Полуметровый буро-коричневый шар. Видимо, твердый, но… Так мог бы выглядеть броненосец или панголин, свернувшийся в клубок. Под твердой броней – мягкая, живая плоть.
Наивно и жалко смотрелись присоски; провода от них свивались в два пучка. Один уходил куда-то под стенную панель, другой заканчивался неким блоком в стандартном корпусе измерительного прибора. Я мельком взглянул на расположение клавиш и индикаторов – ну ясно, скороспелая самоделка, ни эргономики, ни дизайна. По всему было видно, что передо мной резервный блок управления. Наверное, бывают ситуации, когда приемом кабины приходится управлять прямо отсюда, из шлюзовой, облачившись в скафандр…
Чего и ожидать от станции, собранной абы как.
– Надеюсь, ты сможешь что-нибудь сделать. – В голосе Стерляжего прозвучало сомнение. – Я пришлю кого-нибудь с технической документацией…
– На это есть техническая документация? – поразился я, кивнув на шар.
– Не мели чепухи. – Стерляжий фыркнул. – Только на блок управления, конечно. Да смотри поаккуратней тут…
Я уже не слушал его. Заклинившись кое-как между двумя гидроцилиндрами, я протянул руку и коснулся шара, ничуть не удивившись тому, что его поверхность оказалась приятно теплой. Шар… Шарик… Хороший песик, хороший… Хотя нет, ты, пожалуй, не пес. У тебя есть совсем не собачье чувство достоинства, и, будь у тебя хвост, ты ни перед кем не стал бы им вилять. Ты свернувшийся в клубок большой пушистый кот… котик… котище… Барсик ты, или Васька, и гладить тебя одно удовольствие. А тебе – нравится?..
– Что ты его щупаешь? – недовольно начал Стерляжий. – Он не…
– Молчи! – резко оборвал я его. Так надо было сделать. Но кто бы мне объяснил – почему?
Не объяснишь. Это либо понимают без слов, либо не понимают вообще, и не нужно рассказывать слепому о живописи. Лучше поберечь слова.
Ну и посочувствовать слепому, разумеется. Только молча.
Жизнь – ее я почувствовал, как слабый удар тока, и улыбнулся, поняв, что не ошибся. Шар был живым, притворяясь мертвым. Но разве черепаха, втянувшаяся в панцирь до отказа, обязательно мертва?
Ошибся я в другом – в скороспелой аналогии с дикарем и телевизором. Но это было не страшно.
Совсем наоборот.
И какая мне разница, как возникла эта жизнь – самостоятельно или же была кем-то создана, из белков она или из фабричных деталей, – жизнь есть жизнь. Напрасно многие думают, что к ней нужны иные подходы, чем к технике, – подход к сложным системам всегда один и тот же. Не делай им зла, помогай по мере сил или хотя бы сочувствуй, если не в силах помочь. Они это оценят и отплатят добром. Ну не все, конечно. За акул и крокодилов не поручусь, за комаров и гельминтов тоже, но ведь отморозков везде хватает. Впрочем, я не зоолог, мне нет нужды общаться с кусачими.
И еще я почувствовал другое. Что-то мешало мне настроиться на одну волну с живым генератором. Что-то небольшое, но настойчивое эгоистично требовало внимания к себе и только к себе. Я не сразу понял, что это такое, а когда понял, с облегчением отнял руку от коричневого шара.
Нет, не Барсик. Мурка. И не одна.
– Ну? – жадно выдохнул Стерляжий. – Что?
– С ним все в порядке, – сказал я. – С блоком управления, думаю, тоже. Просто… их двое. Там детеныш. Они рожают или почкуются?
– Уверен? – выдохнул Стерляжий.
– Конечно. Только не зови меня принимать роды – не умею. Поглазеть приду, конечно. А чинить тут ничего не надо.
– Ч-черт! – процедил Стерляжий. – А я-то думал… Вот сволочь, теперь эта бодяга на несколько недель…
Шар конвульсивно дернулся. И сразу успокоился, чуть только я вновь прикоснулся к нему.
– Не обзывай его чертом и сволочью. Он любит вежливых.
Стерляжего передернуло.
– Я и не обзывал. Ситуация сволочная, а не он. Теперь придется переориентировать второй генератор на Луну. С Землей связи не будет – Луна Крайняя сейчас важнее.
– А в чем дело? – полюбопытствовал я.
– В чем, в чем… Воды у них нет, вот в чем! Ты воду на Луне никогда не добывал? И не пробуй. Все с Земли и притом через «Гриффин»! Говорил же я: прямой лифт нужен, прямой! И Луну Крайнюю надо было строить не на краю диска, чтобы не зависеть от либрации. Зар-р-разы, перестраховщики! Им проще людей угробить!
– Совсем нет воды? – тихо спросил я.
– Есть замкнутая система очистки, – нехотя признал Стерляжий, – хиленькая, на четверых. На дежурную смену. – Он вдруг выкатил глаза и закричал так, что шар живого генератора под моей рукой вздрогнул и попытался болезненно сжаться: – А на Луне Крайней застряло семнадцать человек!..
Коричневый шар начал почковаться спустя сутки; специально установленные камеры позволяли отслеживать процесс дистанционно. В шлюзовую никто не входил: по словам Стерляжего, присутствие человека могло только помешать. Что ж, ему было виднее. Даже мне категорически запретили находиться рядом, хоть я и протестовал. Но от экрана не гнали.
Наверное, можно было перенести в верхнюю шлюзовую исправно действующий шнур-генератор из нижней шлюзовой, а почкующееся инопланетное отродье отправить размножаться в любое свободное помещение, но вместо этого лунный лифт принимали в нижний шлюз, «завалив» станцию едва ли не вверх тормашками. Кажется, все они, включая Стерляжего, опасались лишний раз прикоснуться к генератору, демонстрируя боязливое почтение. Отчасти я их понимал: где концентрация энергии не лезет ни в какие ворота, там жди сюрпризов. Залей станцию под завязку нитроглицерином и шарахни по обшивке кувалдой – думаю, генератор сумел бы рвануть сильнее. Атмосферу с Земли, конечно, не сдует – но разве нам с того легче?
Лифт на Луну Крайнюю был отправлен девять часов назад. Он увез только воду, литров пятьсот воды в обыкновенных пластмассовых канистрах. И уже более часа «Гриф» тянул кабину обратно с ускорением в два «же». Примерно через четыре часа она должна была войти в нижний шлюз.
Я уже не удивлялся. Менее трех часов от Земли до «Грифа», менее шести часов – от «Грифа» до Луны. Тьфу и растереть. Вполне разумные сроки. Можно было опустить кабину и быстрее, если увеличить ускорение, – в этом просто не было нужды. До захода Луны за земной диск оставалась еще бездна времени, до окончания благоприятной либрации – и того больше.
Зря многие думают, будто Луна всегда повернута к Земле одной стороной, – на самом деле она как бы слегка «покачивается» за счет эллиптичности своей орбиты, поэтому Луна Крайняя в море Южном то оказывается на самом краю лунного диска, то прячется за край. Это, как объяснил Стерляжий мне, лопоухому, и называется либрацией. Понятно, что с «Грифа», болтающегося в пространстве на некотором отдалении от Земли, благоприятные для приема лифта временные «окна» куда шире и надежнее, нежели с поверхности. Правда, столь же продолжительны и безысходны «мертвые» периоды невидимости Луны Крайней.
Словом, Луна плыла, кабина ехала, беременный шнур-генератор в верхнем шлюзе готовился к почкованию, а мы с Надей, изгнанные занятыми дядями с глаз долой, играли в слова. Два фломастера, два листа бумаги в клеточку, неизменная кукла Аграфена в вязаных штанишках, давно нуждающихся в стирке, и отвратное слово «ревмокардит», наводящее на мысли о кардиограммах, белых халатах, эмалированных утках под койками и неизбежном запахе карболки.
Меня едва не замутило.
– Давай лучше возьмем другое слово.
– Пожалуйста, – сказала Надя. – Предлагай.
– Антиклерикализм.
