Не удалось проглотить кусочка булки, даже намоченной в горячем молоке; стиснувшееся горло не желало пропускать ничего. С другой стороны столика Кроули уселся завтракать толстый армянин, не снимая выпуклых очков из мираже-стекла. Выдув чашку черного кофе, он развернул свежий номер двуязычного «Курьера Ангары». На первой странице было что-то про поляков — глянуло я-оно, словно аист, выгибая шею — про поляков, только их называли еще и «японцами»; несколько дней назад кто-то взорвал Зимнюю железную дорогу, линию на Кежму, и подозрения пали на «польских террористов». Вспомнились жандармы и казаки на Муравьевском Вокзале. Ага, так это не по причине бомбы лже-Верусса, здесь другие бои, для которых дела Теслы и лютов находятся совершенно в стороне. Армянин выставил молочно-цветастые стекла над газетой. Я-оно выкрутилось на стуле, инстинктивно отводя взгляд — в сторону, вверх, на картину, висящую над шахматными фигурами.
На этом увеличенном до размеров портрета снимке гладко выбритый мужчина в двубортном костюме стоял перед фасадом гостиницы, тогда еще имеющей другую вывеску, а на фоне и с правой стороны, над серой мглой, которая смазывала большую часть фотографии, на небе висели угольно-черные колоннады. У Кроули было мясистое лицо с иронично искривленным ртом, что было весьма четко видно по сравнению с покрытым льдом фасадом дома и окружающим снегом, поскольку кожа англичанина, его зубы между губами, а особенно, глаза — все это было выжжено на снимке различными степенями черного; темным было и облачко, растянувшееся над головой иностранца: его пропитанное тьмечью дыхание. Как долго жил здесь Кроули? Как скоро превратился он в столь закаренелого лютовчика? Хозяин говорил, что Кроули ходил в соплицово. Кроется ли в этом какой-то естественный способ накачивания тьмечью, то есть, без помощи машин доктора Теслы, и не требующий многих лет проживания в Краю Лютов? Зарядиться теслектричеством путем общения с лютами, так что даже от глаза камеры не уйдет это мерцающее отьмечение, адская чернота на теле и вокруг тела, и ангельские све-тени. В таком случае, люты должны представлять собой истинные резервуары тьмечи — и действительно, разве часто их лед не кажется темным, словно стеклянная бутылка, заполненная чернилами? Алистер Кроули нашел способ, чтобы пить его прямо из источника. Стоит на морозе с непокрытой головой, с издевательской усмешкой на толстых губах. Холодно ли ему? Дрожит ли он в тумане? Мерзнет ли? Уже замерз — вот в чем штука. Я-оно затряслось в неожиданном приступе конвульсий, упущенная ложечка зазвенела на блюдце. Ведь остерегали — Поченгло, Разбесов, Зейцов — остерегали: это совсем другой мир, и другие законы им управляют; и если бы все они ограничивались только к сфере физики…!
Замерзло. Ерофей никак не мог объясниться в этом, этот вопрос понимался сам по себе. Сказало ли правду или солгало — действительно ли именно таковы откровенные мысли по отношению к отцу, либо во всем был лишь трепет отчаяния: ночь, кладбище, огни, луна, готовая могила — сказало — и замерзло.
Сколько раз становимся мы в изумлении, услышав высказанные именно нами вслух слова, особенно, в политических, религиозных дискуссиях, или же в беседах о любви: высказалось, то есть, теперь уже знаешь свое суждение; высказалось, то есть, теперь уже знаешь, по отношению к кому ненависть, а к кому — стремление. Включись в ссору — и узнаешь свой ум. Бросишься в смертную сечу — узнаешь свое сердце. Или, по крайней мере, вступи в азартную игру с очень высокими ставками. А еще лучше: загляни в собственную могилу, погляди на ту черную воду. То, что узнаешь о себе, Летом познаешь всего на мгновение и тут же теряешь уверенность такого знания; но в странах Льда невозможно таким образом узнать ничего, что не является полностью правдой или же полностью ложью.
Замерзло. Не таким ли образом вещь, которая правдой не была, внезапно ею становится, чтобы потом уже на все века оставаться правдой? Есть такие мнения, которые становятся истинами в определенный момент; имеются мнения, которые делаются правдами, правдивость которых создается. Но ведь Котарбиньский имел в виду исключительно прошедшие факты. Невозможно ведь подобным образом заморозить человека, то есть, в том числе и того, чего этот человек еще не сделал. Невозможно в буквальном смысле создавать правдивость, как создают ремесленные изделия, плод в лоне матери, математическую формулу или магнитный заряд в теле. Ведь даже машины, несущие тьмечь, этого не делают, даже люты. Я-оно высморкало нос, влило ром в стиснутое горло. Армянин снял очки; у него были глаза маленького ребенка, и глядел он с детской бесцеремонностью. Я-оно снова отвело взгляд. Табачный дым залег над шахматной доской Кроули серой лентой. Вышел и не вернулся; пошел охотиться на лютов и не вернулся; вошел в соплицово — и не вернулся. Я-оно покачало головой. Навязать правдивость каким-либо физическим действием нельзя!
А потом, потом вспомнился палец Тадеуша Коржиньского.
О прелестях семейной жизни
— Онейромантия ширится в странах Льда! — возмущался с амвона ксендз Рузга[218]. — И поглядите, милые мои, на тех невольников сна, что теряются в реальности, как человек теряется в сонных кошмарах, делая из сонной уверенности все то, к чему его сон ведет, но почему, но зачем, вправду ли хотел он это сделать — ведь спящий не скажет; потому и кажется ему временами, что самого его в его собственном сне вовсе и нет, что сон его какой-то внутренней силой ведет его, спящего — и не существующего, от одной таинственной сцены к другой таинственной сцене. Разве не знаем мы таких снов? Знакомы нам такие сны! Сестры мои, братья! Онейроманты и предсказатели всяческих мастей жируют на слабости нашей! Поглядите на тех, которыми сны их уже управляют: разве достигли сонные рабы хоть какого-то счастья? Это не сны предсказывают им будущее, но переживаемое ими будущее становится похожим на сон! Поначалу теряют они понимание результатов собственных действий: не потому детки голодные и холод в доме, что муж по кабакам весь божий день шатается и на честной работе не удерживается, но потому что хромая собака дорогу ему перебежала, потому что звезда с неба подмигнула, и тень люта на север указала. А потом они уже вообще перестают видеть смысл и значение каких-либо действий, ибо, как сами они считают, сделают они что-то или не сделают — это сон ведь и так потащит их в своем потоке, протечет жизнь мимо них, и делаться будет то, что должно делаться. И настолько свято они во все это верят, что никто их не переубедит! Ведь знаете вы их — и ответьте в душе сами себе: разве христиане они? Как же может следовать заповедям Господа Нашего такая жертва онейромантии? Вступят ли после смерти своей такие сонные рабы во врата Петровы? Нет! И вы прекрасно знаете, почему нет: в мире снов нет добра и зла, нет правды и лжи, нет греха, но нет и спасения! Христианин — католик — поляк — это не тот, что ждет откровения и поддается очевидностям, что за него все делают, за него думают, за него живут — но кто сам все делает, и кто знает, почему он это делает; кто живет и знает, зачем живет; кто выбирает и знает, почему выбор делает, даже тем самым необходимостям и очевидностям вопреки; а уж если он и грешит, то это же он сам грешит, и это его собственный грех, из его собственной живой души исходящий, откровенный и сознательно согрешенный! Сидящие и ждущие на камешке у дороги, в Царствие Небесное никогда не попадут! Царствие Небесное предназначено для тех, что идут, что бегут, что стремятся к цели, а даже если и падают в боли своей и стирают кожу на ногах, по сравнению с теми, что сидели на обочине и не устали — то им и в голову не придет, чтобы сойти с дороги и отказаться от пути. И даже если не в ту сторону идут они тем путем, то будет им засчитано: что шли, что направлялись, что стремились! Так что не верьте предсказателям и ворожеям — особенно же тем, что правду предсказывают!
