Деликатно выражается. Русский народ говорит математичнее — рас…?=3,141593дяи.
— Как бы там ни было, ты прикоснулся к золотому телу искусства, что мир оценил.
Степан упал на камень животом, уставился на объедки заката, прошептал:
— Что-то не верится, что кроме меня не сыскалось кандидата достойней?
— Достойней были. Только на… зачем они нужны? Не было несчастней, я про больную Абигель, не было счастливей, я про твои рожицы, когда ты продрал глаза и увидел портрет, и нахальней, я про бесконечные переделки. Ты доказал: не с первого раза — так со сто пятьдесят пятого можно финишную ленту располовинить, — смеется Гжимултовский.
Повезло им с посредником. Если природа пытается не загнуться раньше срока, она будет изливать плоды с безмерной щедростью. Задача только сделать, почувствовав. С чем художник блестяще справился. Свою функцию, препорученную живой природой, выполнил. За что получит завтра в двенадцать часов общественное спасибо.
— То есть..? — напрягся Степан.
— А то самое, мой золотой, — насмешливо глянул из-под черной шляпы. — Страшно?
Не надо ревизовать свои чувства. Страшно в такой степени, что вот-вот и начнется паника.
Главреж махнул полой-крылом в сторону портрета. Если для художника имеет значение, пусть прощается. Степан постарался улыбнуться, но улыбка вышла деревянная.
— У меня сама натурщица остаётся. Мне достаточно.
Решён вопрос.
У Степана всё равно будто что-то оборвалось внутри. Был портрет, и нет портрета! Исчез. Может быть, он увидит его завтра в последний раз, но это уже будет прошлая жизнь. Король умер! Да здравствует король! Начинается новая жизнь. А и хорошо! Быть посему! И лично он, при всем при том, что вроде не последний человек, но всё равно как пришлый наблюдатель. Умер гусь — ну и пусть! Да здравствуют художники!
Каждый, интригующий с искусством, имеет уникальную возможность. Бессмертие, уснув навеки, обретает вкусно. Не пустяки костей, но упоительную сложность.
В руках у Гжимултовского бокалы, стреляющие пузырьками.
— Хочется поздравить тебя, — протягивая шампанское.
Выпили и ахнули бокалы об пол за удачу.
— Тебе удалось написать портрет по простой причине. Ты любил и был от обьекта изображения на космическом расстоянии.
Степан не стал переспрашивать, почти догадавшись. Какая разница, стоял ли он на вытертых досках мастерской или, потеряв материальную связь с видимым миром, летал в химерах углерода, который в свою очередь, если не врет ученый муж, суть сама суммарная душа. Внутри солнца всё-равно темно, хоть глаз выколи.
Гость, похоже, собирался откланяться. Степан нерешительно протянул:
— Влчек, знаете… А-а нельзя как-нибудь поглядеть, ну, на то произведение, с чего теперешнюю вселенную намалевали?
Да пожалуйста. Не куплено.
Небо пришло в движение. Из-за горизонта подтягивались метагалактики, галактики появлялись из черноты, до которой еще не в состоянии добраться самые мощные телескопы земных астрономов, слипались в живые клубки. Отдельные звезды собирались в цепочки, один в один напоминая спирали ДНК, пылевые облака засветились, заполняя оставшуюся пустоту. Вся материя мироздания сходилась в единственно возможную комбинацию и появилась Она. Почему-то не вызывало сомнений, что перед ними — женщина, даже при отсутствии трёх классических признаков земной женственности: волосы, груди, бёдра. Вытянутый череп, где-то напоминающий египетские формы, можно даже вспомнить Нефертити с балетной шеей, если бы не птичий нос клинком. Два щелевидных глаза, что в общем-то было неожиданностью и тело плавающего существа.
— Что скажешь?
Степан гулко сглотнул, неудобно задрав голову.
— Мама родная, куда их замело! — имея в виду огоньки заходящих на посадку самолетов. Их ведь затянуло туда же, куда и всю вселенную.
— Никто не знает имени художника. Никто не знает имени портретируемой. Никто не имеет представления, где, как они жили. Мы знаем только одно — галактики, повинуясь дирижерскому взмаху его кисти, рождаются, живут и умирают. И всё подчинено его мысли, страсти, воле.
— Но почему женский портрет?! — вскричал Степан.
— А что же еще? Не черный же квадрат на белом фоне, — всхохотнул Гжимултовский. — Любовь, мой друг! Миром движет любовь! — обернулся у окна. — И потрудись не назначать мероприятий завтра на двенадцать часов. Даже вылазку в гастроном. Ты вроде за яблоками собирался?
— Слушаюсь, — покорно согласился художник и задумался о том, что почему, собственно, не «Чёрный квадрат на белом фоне»? Ну, жили бы наши потомки в двумерном пространстве, ходили бы с квадратными головами, Христа Малевичем заменили на мосту, какая разница в кого верить? лишь бы верить! и с любыми проблемами никаких проблем, встал к проблеме боком, она тебя и не заметит в плоскости, не навяжется. Разве плохо?
Проснулся в самой неудобной позе, какую только способен придумать спящий, — на спине. Тишина вокруг такая, что слышалось, как лопаются пузырьки в желудке. Не расклеивая глаз, думал. Они что, всей деревней собираются к нему нагрянуть, если в нашей только галактике сто пятьдесят пять миллионов обитаемых планет? Куда делегатов расквартировывать? Для этого пришлось бы выселить не только столичных жителей, пожалуй, Московской области не хватило бы. «Внимание! Слушайте срочное сообщение. Ввиду того, что собирается вселенский худсовет, просьба всем временно покинуть ареал проживания. Остаться только художнику-оформителю МГУ Бумажному Степану Андреевичу» Вздор! А как тогда? Посадят его в ракету… сейчас сколько? — приоткрыл один глаз, скосился на будильник. Так, уже пол-восьмого. Значит, посадят его в восемь часов в ракету. Продувка. Ключ на старт. Три, два, один. Подарите ресницам головокружительный взлёт вопреки законам притяжения! Пуск! Он сказал: «Поехали!» и махнул рукой, словно вдоль по Питерской промчался над землёй. Ускорение пять «ж» — уши легли погонами прапорщика на плечи, ускорение семь «ж» — на ушах татуируется: «SOS, почти описился! МГУ.», ускорение девять «ж» — вынужден свернуть уши в трубочку, сургуч на пробку, бутылку за борт. Дурь! Нет, не думать, — с ума сойдешь.
Взбунтовался на ноги, намереваясь успокоиться кофейком, но тут пришло истинное спасение.
— Чего нервуешь, бычок? Лягай-ка, я тоби трошки позвоночный столб отмассирую, — подталкивая художника обратно к раскладушке.
— Как прия-а-атно.
— А уж как нам приятно, что вам приятно! — хлопнула по попке массажистка. — Вздымайся. Я свою работу зробыла. Кто следующий? Принимайте разМалевича.
