Ромаррен их не выдержал… Но у Ромаррена не было подозрений или предупреждений на их счет. Он не знал о том, что они пытаются с ним сделать, тогда как Фальк только об этом и думает. Вот в чем разница! Поэтому, вероятно, память Ромаррена и оказалась уничтоженной. Теперь они уверяют, что то же самое будет с памятью Фалька. Однако лучшим доказательством их лжи было то, что они все же надеялись восстановить память Ромаррена.
Все, что он мог им противопоставить, это внушить себе: «Я все выдержу». Если удача будет на его стороне, то так и случится. Если же удача от него отвернется…
«Надежда — еще более хрупкая, более трудная вещь, чем даже вера», — подумал он, шагая по комнате под отблески беззвучных молний, различимых сквозь полупрозрачные стены, под звуки весенней грозы, разразившейся высоко над его головой. В хорошую погоду верят в жизнь, в плохую — только надеются. Но суть одна и та же. В обоих случаях необходима связь одного разума с другим, с миром и со временем. Без веры человек живет, но не человеческой жизнью. Без надежды он погибает. Когда же нет взаимосвязей, когда руки не соприкасаются с другими руками, тогда чувства атрофируются, разум становится бесконтрольным и одержимым, а отношения между людьми становятся такими, какие связывают хозяина и раба, убийцу и жертву.
Законы существуют для того, чтобы подавлять побуждения, которых люди сами в себе боятся. «Не убий!» было единственным, хвастливым законом Сингов. Все остальное было дозволено. Это означало скорее всего, что было еще не так уж много такого, что бы они на самом деле хотели сделать.
Страшась своего собственного, глубоко в них заложенного влечения к смерти, они проповедовали почтение к жизни, дурача в конце концов и самих себя своей собственной ложью!
Он никогда не смог бы добиться над ними победы, если бы не одно качество, с которым ни один лжец не может справиться — человеческая честность. Вероятно, им и в голову не придет, что человек может так сильно жаждать остаться самим собой, что он, возможно, устоит, даже будучи абсолютно беспомощным.
Все возможно…
Успокоившись, он взял книгу, которую подарил ему Владыка Канзаса и которую, наперекор его предсказанию, он до сих пор не потерял, и стал читать ее очень внимательно, пока не уснул.
На следующее утро, возможно последнее в жизни Фалька, Орри предложил ему продолжить осмотр достопримечательностей города с аэрокара. Фальк согласился, сказав, что очень хотел бы взглянуть на Западный Океан.
Подчеркнуто вежливо двое Сингов, Абендабот и Кен Кениек спросили, можно ли им сопровождать почетного гостя и постараться ответить на все возникшие у того по ходу полета вопросы. У Фалька была смутная надежда, что ему удастся как можно больше узнать о том, что они собираются сделать с его мозгом, и тем самым подготовиться к тому, чтобы оказать более сильное сопротивление. Но из этого ничего не получилось. Кен Кениек разразился бесконечным потоком терминов, непрерывно говоря о нейронах и синапсах, о блокировании и разблокировании, о наркотиках, гипнозе и парагипнозе, о подключенных и неподключенных к мозгу компьютерах. Все это было для Фалька пустым набором слов, бессмысленных, но устрашающих. Фальк вскоре прекратил попытки что-либо узнать о предстоящей операции.
Аэрокар, пилотируемый бессловесным человеком-орудием, который казался лишь приложением к пульту управления, поднялся над горами и устремился на запад над горами и пустынями, расцвеченными кратким весенним цветением. Через несколько минут они уже встретились лицом к лицу с суровым гранитом Западного Хребта. Несмотря на катаклизмы последних двух тысяч лет, горы Сиерры все так же вздымали в небо свои зазубренные пики, выраставшие из занесенных снегом ущелий. За хребтом лежал океан, отражающий яркий солнечный свет. Темными пятнами над его волнами виднелись затонувшие участки суши. Когда-то там были города, ныне уже забытые — так же, как и в его собственном мозгу — забытые города, имена и…
Когда аэрокар повернул на восток, Фальк сказал:
— Завтра будет землетрясение, и то что было Фальком, может уйти под воду.
— Поверьте, что мне будет очень жаль, если это случится, Лорд Ромаррен, — печально сказал Абендабот, а Фальку показалось, что в его голосе промелькнула нотка удовлетворения. Всякий раз, когда этот Синг выражал свои чувства словами, они были настолько фальшивы, что, казалось, подразумевали прямо противоположное чувство. Но, возможно, что у Абендабота было полное отсутствие какого-либо чувства и волнения. Кен Кениек, с его бледным лицом и водянистыми глазами, с правильными чертами лица, по которому нельзя было составить представление о его возрасте, в отличие от своего напарника, Абендабота, не выказывал никаких чувств и тем более не притворялся, что они у него есть.
Вот и сейчас он сидел, не двигаясь, без всякого выражения на лице всецело ушедший в себя, замкнутый и отрешенный. Аэрокар мчался стрелой над пустынями, отделявшими Эс Тох от моря. На всем этом огромном пространстве не было никаких признаков обитания людей. Они совершили посадку на крыше здания, в котором была расположена комната Фалька. После нескольких часов, проведенных в обществе холодных, бесстрастных Сингов, он горячо желал хотя бы призрачного уединения. И они позволили Фальку это.
Остаток дня он провел в своей комнате, опасаясь, что Синги могут снова одурманить его или навязать какие-то иллюзии, чтобы рассеять внимание и ослабить волю. Но, по-видимому, они сочли, что уже нет необходимости предпринимать какие-либо меры предосторожности. Его оставили в покое — пусть себе шагает по полупрозрачному полу, или сидит и читает свою книгу. Что он может совершить против их воли?
Снова и снова в течение этих долгих часов он возвращался к книге. Он не решался делать на ее полях никаких заметок или отметок, даже ногтем. Он только читал ее, хотя уже знал ее почти наизусть. Полностью поглощенный чтением, страница за страницей вникал он в эти строки, повторяя их про себя, чтобы он ни делал — расхаживал или сидел, стоял или лежал. Вновь и вновь его мысли возвращались к самому началу этой книги, к первым словам Старого Канона на первой странице:
Путь, который может быть пройдет,
Не есть вечный Путь.
Имя, которое может быть названо,
Не есть вечное Имя.
Уже поздно ночью, под гнетом усталости, голода и мрачных мыслей, которые он гнал от себя, от страха смерти, которому он не позволял овладеть собой, ум его наконец пришел к такому состоянию, которого он искал. Стена пала, его душа отделилась от бренного тела, и он стал ничем. Он был одни слова. Он был словом, произносимым во тьме, которое некому было услышать. Его личность отделилась от него и он стал вечно собой — безымянным и одним единственным во Вселенной.
