Когда Ивар Лузин деликатно покашлял в дверях, Степан с интересом вертел в руках зуб ящера, размышляя о том, что как всё-таки хорошо, что в эволюционной борьбе за место под солнцем победили трусливые лошади, а не клыкастые проглоты. Потом, какнет на лету воробышек или голубок — ничего терпимо, а если трёхтонного птеродактиля над тобой приспичет…
— Глянь, какая прелесть, — приставив обломок ко рту. Кончик зуба упирался в живот.
Лузин сел в кресло, с крестьянской основательностью удобно устроил локти, явно настраиваясь на продолжительную беседу, расстёр, набежавшую на чело, морщину. Степан светски поинтересовался, как там семья, детки? Семья-то, детки в порядке, но Лузин хотел бы спросить…
Степан вздохнул, бросил зуб на стол и пошел варить кофе. Он прекрасно представлял, что мучает кандидата. Но рассказывать, как оно есть на самом деле, всё равно что рассказывать физику, как лисировать волконскоитом по сырому. Какой нормальный человек поверит, что вот тут на днях пребывал портрет одной особы, так вот с него Великая Пустота-разумница через оченно нескоро сделает новую вселенную, а сейчас, значит, живописцу выплачивают премиальные и что возможно было дотоле (при помощи перлинки из ракушки-черепушки) мысленно прижаться к ответственным товарищам, следователям сонно продающими на твою телепатему всё, что знают о похождениях молодого фраппёра. После чего возможно, увеличив мощность, превратить иллюзию в материальное действие, стерев записи на бумажках и компьютерных файлах. Соответственно, приказной строке, остается последнее — заявление о собственном бессилии: «Идите домой, голубчик. У нас, в скобках заметить, видите ли, какая-то метафизическая проруха.» Ну о чем тут говорить? Лучше тогда о девочках. Или футболе. «Спартак», кстати, в очередной раз продул, в отличии от Спартака — римского раба, проигравшего единственный раз в жизни.
Человек, которого так много, в белых кроссовках. На одной кроссовке шнурок черный, на другой — зеброчкой. Стрелки брюк, как водится, отглажены, порезаться можно.
— Я, окаянный сквернобытчик и мшелоим, притек к дому твояму, — утрамбовался в кресле, раздербанил шнурки, стянул с пяток кроссовки — на улице снова жара. — Во, ёлочку поставил. Будет за что выпить. А где портрет?
Степан мазнул рукой в потолок.
— Нету.
— С новым годом, божественный тайник на престоле огнезрачном, — свинтил американскую пробку с бутылки, выдул пиво в присест. — Льзя ли осведомиться: что значит «нету»? Просвяти мое очи мысленныя? Ущедри мя?
— Продал я его, — решил закрыть тему Степан.
Хоть Иван и друг, а если тем же порядком объяснять, что, мол, Великая Пустота-Разумница, сокращённо «Велпуст-уймаум» (от — раз умница, два умница, уйма умница), раз уж так часто повторяется, через э-э… у-у… словом та же английская метафора: «Невылизанный ребенок». Вопрос баланса: сказать-не сказать. Нет, можно открыться, но сейчас почему-то совсем не хочется. Позже, может быть.
Есть у Бумажного и Вильчевского своя метафора: «Салатный ноготь». Дело было так. Ходили в поход и пришел их поварской день. Сварили суп из тушенки, открыли банку пряной салаки и взялись рубить овощи. Салат получился замечательный. Помидоры, огурцы, сладкий перец, лучок тончайше струганный, раздавленная для духа чесночинка, побрызгали лимончиком, присыпали зеленью, поперчили душистым перцем и полили оливковым маслом. Вот только на последнем огурце Иван ругнулся:
— Ёлки твою в масло! Стёп, у меня нож вильнул и в салат упал ноготь.
Вильчевский показал малюсенькую зазубринку на ногте. Самое интересное, что со сгинувшим в салате ноготком поднимался глобальный философский вопрос — есть салат теперь или нет. Когда все собрались на обед, кашевары не стали плутовать аккордом, а честно рассказали о казусе, открыв дискуссию. Разумеется, первая реакция большинства — не есть! Но в дальнейшем выпитая водка странным образом разъела первую отрицательную констатацию. Кто-то попытался разобрать тот момент, что раскрепощение гастрономических инстинктов впрямую зависит от критической массы. Если кусочек такой, что при попадании на зуб его даже трудно почувствовать, значит, его следует воспринимать как мистическую концепцию «Небытия», которая есть реальность без объектов и форм, но как бы заключающая в себе семя всех вещей. Если же ноготь материален настолько, что при проглатывании ощутимо корябание им стенок гортани, в таком случае его следует рассматривать в духе сатурнианского пожирания младенцев. Философски развернутая тема оказалась настолько интересной, что пришлось бегать в деревню за самогонкой. К концу ночи они не добрались до истины. Их девочки, обнявшись, спали, замотанные, а философы-мужчины закусывая последними ложками салата-контроверза, каждый отстаивал свою позицию, местами, в процессе спора дополняя свои агрегатные величины составными чужих теорий. Победил Степан, доказавший, что есть можно (хоть салат уже был съеден) потому, что он являет собой символ единства противоположностей (есть-не есть), некую неявленную точку, эквивалентную аристотелевскому «Центру» мироздания. Другими словами, находится как раз между. А раз не принадлежит ни позитиву, ни негативу, значит, нейтрален, то есть безвреден для употребления. Степан победил в споре только потому, что когда он дообосновал выкладки, даже Вильчевский заснул у костра, хотя спорил до последней секунды до изнеможения.
Становится ясно, что возможное откровение — тот же «Салатный ноготь». Проглотят, но как переварят? Может и желудок остановиться, и непонимание возникнуть, а уж как представить, что придется рассказывать в деталях…
— Не врешь, спяще мя сохрани немерцающим светом? Так ты теперь богатенький Буратино?
— Очень! — рубанул Степан.
Вильчевский по-русски откусил американскую пробку и выплюнул через плечо.
— Благоугожду имя Твоему! Почивай всегда во мне, друг-живописец! Хвала покупателям, державный твой покров прибегающим. Всё равно, взирая пречистому образу, глаголем: пишешь, пишешь, как дурак, день и ночь, а потом глядь! — коллекции нет — распродался вчистую. Да плачуся дел моих горько!
— Ванька, ты меня своим старославянским замучил, как картофельный салат.
— Он мне самому остофигел, знаешь как? Перехожу на современный. Замётано. А может, мне бангла-этим-дэшным заняться? Или японским. Нитояма Нитоканава.
Степан, сколько ни боролся во время разговора с приступами дурноты, так и не решился выпить пива, хотя возможно, помогло бы.
— Ты какой-то зеленый, Cтепана-сан. Массаж по телефону сделали?
— Укачало меня на волнах… фу-у!
