Невзрачные посетители и совсем страхолюдные типы ели-пили вокруг обыкновенное и отбивающее аппетит, а Степан заказал рюмку «Московской» с картофельной стружкой, обжаренной «фри». Официант сразу расставил заказанное перед клиентом с ловкостью циркового жонглера. Сам он не шевелился в своей каталке, за него расстарались механические щупальцы-операторы, работающие со скоростью ветряной мельницы в ураган. Поблагодарив, выпил стопку. Официант, было откативший к звездолету, носом вползающему в бар из открытого космоса через тамбур, увидев, что к нему уже метнулся напарник, снова вернулся к Бумажному. Официант приносит тысячу извинений, но у них в баре с кредитной карточкой «Золотой имперской литеры» еще не было визитёров. Во всяком случае при нём. Он извиняется еще раз, но господин случайно не тот художник, о прибытии которого сообщали в новостях? Как-то всё совпадает… ну тот самый… портрет его… У официанта деликатная пауза. А что, у Степана какая-то там «Золотая имперская литера»? Представления не имел. Обычно Головатый деньгами отсыпается и отвечает потом на ноты протеста.
Чарку в качестве угощения? Охотно. Приторный знак уважения, но Степан сделал вид, что ему приятно.
Официант вдруг признался: он — тоже художник. Так, подрабатывает здесь младшим подавальщиком и уборщиком, дабы можно было потом творить. Чтобы не показаться не тем, чем он есть на родной планете, что тут раздувать паруса и ноздри, Степан равным образом открылся, что сам работает оформителем, заради куска хлеба.
Обоюдная откровенность понравилась и они еще немного поговорили о том сём.
Явился Терентий, и официант деликатно отпрянул, занявшись приборкой соседнего стола.
— Ещё утучняешься? Воспитателю, оказывается, четвертого дали. Я поговорю пока с ним в том голубом секторе. Нет возражений, Сиятельный?
— Вали, — разрешил Сиятельный.
Он хоть Сиятельный, а на ставке в университете. Если не говорить о том, что последнее время появилась свобода манёвра. «Золотая имперская литера» у него, оказывается. Что он всё салатом из гербария закусывает? Надо заказать фаршированной французким сыром советской картошки, запечёной в перепеле с собственным номером, запечёного в лососе, которому играли классическую музыку, запечёного в сайгачонке, которому делали массаж, запечёного в алтайском яке, которого откармливали пшеницей и поили пивом. Художник он, в конце концов, шлагбаум народному экватору! Откупить отдельный кабинет с джакузи полной шампанского, селёдочки-иваси запустить, икринки плавают красненькие чёрненькие…
Или нет, это всё фантазии. Можно банально попробовать превратить любимый советский картофельный салат во что-нибудь по-настоящему высокохудожественное. Вернуться домой и попробовать замочить гастрономическую, нетленку, Тоже ведь искусство! Какая разница где самовыражаться?
Официант, прибрав использованные формы, свернул шляпку стола в бутон и подъехал третьеразно. Не хочет быть навязчивым, но мог бы он задать несколько вопросов? Степан, подобревший от водки, объяснил, что не видит никакой навязчивости, заказал еще рюмку, кетчупа к картошке и попросил периодически подъезжать потолковать, если будут паузы между работой. Пауза оказалась как раз сейчас, и Степан, опережая вопросы аборигена, поинтересовался, какого рода искусством занимается его собеседник.
— Посмотрите на меня. Видите это зачехленное место?
Овал каталки, спереди между щупальцами сложно деформирован, облегает часть тела гранёным кондомом. Стихия художника — оттиск, эстамп, печать. Вот только вместо печатной формы или литографического камня выступает сам художник, этот укрытый орган. Орган в два степановых роста, сам астреец, если слипнуть парочку гренландских китов, — то и будет. Степан уже пообвыкся. Если бы раньше подъехала такая туша в виде утиного носа, он всеконечно бы обмер до заикания, а сейчас светски беседует, будто со старым знакомым.
Астреец обслужив каких-то клопов, вернулся.
— Этим местом я печатаю. В древние времена оно было оружием, а сейчас кто как использует, по профессии.
Единственно, его нельзя показывать публично, навроде того, что не рекомендуется показывать первым встречным свои половые органы. Поэтому на Астрее нет коллективного труда. Если есть, значит используются устройства навроде механических щупальцев, подавших водку с закуской. Что-то Степану не совсем ясно, что у того там в кондоме за сексуальный инструмент, если его можно в том числе как оружие использовать. Впрочем, палец у каратеиста тоже оружие. И не только, если рядом в постели соблазнительная женщина.
— Слушай, а можешь показать свой печатный пистолет?
Тем более Бумажному всё равно не понять, в чем здесь нет политеса. Лично ему спустить трусы перед кошкой или рыбкой не зазорно. Продемонстрировать можно, раз пошла такая пьянка, только, лучше где-нибудь в закутке. Степан проглотил водку и неприличную смешинку. Помнится, грешным делом, играли за гаражами в детстве с дворовыми дружками в классе эдак втором-третьем: «Девочка, а девочка, покажи пипиську, а мы тебе конфетку дадим». Самое интересное, показывали и озадачивали до крайности: «Как же так, пацаны?! У нее же ничего нету! А чем же она тогда писает?!» Понятно, какие дети у чеснока с луковицей, а это непонятно.
— Садитесь на меня.
Тело астрейца стекло языком с каталки Степану в ноги. Вступил — кожаная волна подняла на загривок таксисту.
— Сейчас сиденье сформирую, копируя вашу форму.
— Мне только массажа предстательной не хватает, друг. Давай на «ты». Мы ж одна мафия, одной национальности — художники! Повесимся на одной верёвке.
Прокатили весь рог бара к тонкому кончику и въехали в подсобку. Степан с трудом сдерживался от смеха — поехал, называется, на общевойсковые учения, вместо этого ему универсальный член покажут. Казус!
— Моя половина готова, — сообщил астреец.
— То есть..? — стало не до смеха Бумажному.
— Мы устроены следующим образом. Я — мужчина. Но половой орган принадлежит моей женской половине. Я её ношу в себе, как женскую руку в мужской перчатке.
— А-а как же сладостные битвы Венеры?
Половой партнер противоположно — мужская рука в женской перчатке. Мозги распределяются разно: девяносто процентов у перчатки, десять у руки. Один всегда должен командовать, иначе не жизнь будет, а сплошная полемика. Степан уже сожалеет, что спровоцировал и, разумеется, водки бы выпил. Нет проблем. Чем закусить? Рукавом занюхает. Показывай, коллега!
Художника чуть не опрокинуло на спину, когда перед глазами взорвалось сложнейшей жизнью. Так разворачивается скрученная в тугую спираль часовая пружина, можно было бы сказать, что так растет ветвистое дерево, если бы дерево вырастало мгновенно, морская анемона похоже выбрасывает щупальца, почувствовав у рта колебание жертвы. И красиво, и ужасает. Думать о том, что сия хитросплетённая пульсирующая форма является половым органом, совсем не хочется. Сила и возможности. Тем более астреец задел чуть гофру стены, а на ней, будто проеденное раскаленным железом, осталось тавро.
