Напряжение исказило голос хилиарха: он стал хриплым.
— Зачем тебе знать это и что ты еще слышал о человеке, одетом пастухом? Отвечай без промедления и не вздумай лгать!
— Великий господин, — заговорил Эверард, — дельфийский оракул предсказал мне, что я разбогатею, если узнаю судьбу пастуха, который вошел в столицу Персии в э… э-э-э… третий год первой тирании Писистрата. Больше ни о чем не ведаю. Ты же знаешь, господин, как темны предсказания оракулов.
— Так, так…
На худом лице Гарпага промелькнула тень страха. Он начертил в воздухе знак креста — символическое изображение Солнца в культе Митры. Потом небрежным тоном спросил:
— И что же ты узнал?
— Ничего, господин. Никто не мог сказать мне…
— Лжешь! — вскричал Гарпаг. — Все греки — лжецы. Берегись, ты впутался в нехорошее дело. С кем еще ты говорил?
Губы хилиарха задергались в нервном тике. Эверард и сам почувствовал холод и пустоту в желудке. Судя по всему, он приоткрыл завесу над какой-то тайной, которая, как считал Гарпаг, была надежно скрыта, тайной, настолько важной, что хилиарх решился даже на оскорбление Креза, под чьей защитой Меандр, как гость, находился согласно обычаям. А сам он мог полагаться только на кинжал. В эту эпоху ничего более надежного еще не изобрели. И, после того как дыба и клещи извлекут из чужеземца все, что ему известно… «Но что же, черт побери, мне известно?»
— Ни, с кем, господин, — сказал он. — Ни с кем, кроме оракула и бога Солнца, говорившего устами оракула, который прислал меня сюда. Впервые я рассказал об этом почтенному Крезу вчера вечером.
Гарпаг глубоко втянул в себя воздух, несколько обескураженный упоминанием божества, но тут же овладел собой.
— Мы слышали только от тебя, грека, что ты послан оракулом. А может, ты пришел выведать наши тайны? Если же ты и в самом деле послан богом, значит, для того лишь, чтобы тебя здесь казнили за твои грехи. Но мы это быстро выясним.
Он кивнул начальнику стражи.
— Отведите его вниз. Именем царя.
Царь.
Догадка, ослепительная как молния, блеснула в мозгу Эверарда.
— Да, царь! — закричал он, вскочив. — Бог сказал мне… что будет знак… и что я должен донести его слова до царя персов!
— Взять его! — взревел Гарпаг.
Стража послушно бросилась выполнять приказание. Зверард отскочил с криком, что отдается на милость царя Кира. Он кричал изо всех сил. Пусть его даже арестуют, его слова дойдут до трона и… Два воина с поднятыми секирами прижали его к стене. Через их головы он видел, как Гарпаг прыгает по дивану.
— Схватить и отрубить ему голову! — приказал мидиец.
— Господин, — возразил начальник стражи, — он отдался на милость царя.
— Это колдовство! Я теперь знаю, он — колдун, сын Зохака и слуга Аримана! Убить его!
— Нет, подождите! — вскричал Эверард. — Подождите, он сам предатель, он не дает мне сказать царю, что… Отпусти меня, сейчас же, мерзавец!
Кто-то схватил его за правую руку.
Эверард был готов отсидеть, несколько часов в тюрьме, пока царь не услышит о нем и не вытащит оттуда, но дело начало принимать совсем иной оборот. Развернувшись, Эверард левой рукой нанес стражнику удар по носу. Тот попятился. Американец вырвал у него секиру, отпрыгнул и парировал удар воина, нападавшего слева.
Стражники атаковали. Эверард взмахнул секирой, она ударилась о другую, и один из стражников поплатился пальцем. Искусством владеть оружием патрульный превосходил большинство нападавших, но конечно, ему было не продержаться. Уклонившись от очередного удара, направленного в голову, он нырнул за колонну. Немного свободного пространства. Еще удар, и рука атакующего воина безжизненно повисла. Перепрыгнув через падающее тело в латах, Эверард выбежал на середину комнаты, Гарпаг поднялся с дивана, выхватив из-за плаща меч. Чертов старик отнюдь не был трусом! Эверард развернулся, так что хилиарх оказался между ним и стражей. Меч и секира скрестились. Патрульный старался подойти к Гарпагу вплотную, по крайней мере тогда стража не сможет бросать в него оружие. Но воины стали окружать его сзади. Вот ведь черт! Может быть, сейчас погибнет еще один патрульный!
— Стойте! Все — ниц! Царь идет!
Три раза прокричал глашатай, огромный мужчина в алом плаще. Стража застыла на месте, не сводя с него глаз, а затем попадала ниц. Гарпаг уронил меч. Эверард чуть не рассек ему череп, но вовремя отдернул руку и, слыша торопливую поступь воинов через зал, тоже бросил свою секиру. Секунду они с хилиархом, задыхаясь, не сводили глаз друг с друга.
— Он услышал… и пришел… сразу же… — с трудом выговорил Эверард.
Мидиец подобрался, как кот, и зашипел:
— Берегись! Я буду наблюдать за тобой. Если ты отравишь его мозг своими лживыми речами, для тебя тоже найдется яд или кинжал!
— Царь! Царь! — кричал глашатай.
Эверард и Гарпаг бросились на пол.
Сначала в комнату вошли бессмертные и выстроились в две шеренги, образовав широкий проход к дивану. Затем вошел сам Кир, в длинной мантии, развевавшейся при каждом его широком шаге. За ним следовали несколько приближенных, затянутых в кожу; они пользовались привилегией носить оружие в присутствии царя. Раб-церемониймейстер ломал руки им вслед: он не успел расстелить ковер и позвать музыкантов.
Голос царя разорвал мертвую тишину.
— В чем дело? Где чужеземец, который сдался мне на милость?
Эверард рискнул приподнять голову. Кир был высокого роста, широкоплеч, но худощав; он выглядел старше, чем можно было предположить из рассказа Креза. С трепетом в сердце Эверард подумал, что ему лет сорок семь, но шестнадцать лет войн, которые пришлось вести царю и охота сохранили его тело гибким. У Кира было узкое темное лицо со шрамом на левой скуле, карие глаза, прямой нос и полные губы. Его черные слегка вьющиеся волосы были зачесаны назад, а борода подстрижена немного короче, чем полагалось по обычаю персов. Он был одет просто, насколько позволял его сан.
— Где же тот чужеземец, о котором сообщил раб?
— Я здесь, великий царь, — сказал Эверард.
— Встань. Назови свое имя.
Эверард поднялся на ноги и прошептал:
— Привет, Кейт.
По стенам мраморной беседки густо вились виноградные лозы. Они почти скрывали окруживших ее лучников. Кейт Денисон тяжело опустился на скамейку. Глядя на причудливые тени от листьев на полу, он произнес с кривой улыбкой:
— По крайней мере здесь мы можем поговорить без чужих ушей. Английского языка еще не существует.
