Да без проблем, дружище!
— И-эх лучше лучшего! Русский, танк не потеряет!
Ядерная энергия — это ядерная энергия. Множественное деление тяжёлых ядер. Художник обязан рассасывающие каналы развернуть за пределы атмосферы, не дай Цвата-Тацва, хоть один энергетический вектор упадет ниже горизонта — сразу выпнут куда подальше без права заниматься искусством даже в пылевых туманностях. Потом — что главное — руины могут быть как живописными, так и безобразным символом тлена. В первую очередь художнику следует думать не о самом оттиске, творчески прорываясь через завалы пустоты, а о том, во что он превратится при рассеивании. Здесь коммунальную службу с лопатами не пригласишь.
Козе астрейской понятно. Вот красивое лицо, но вот брошенное на произвол судьбы изображение поплыло, щека богини вздулась флюсом, по носу заехало кулаком, глаз провалился в ухо.
— А ты сильно радиоактивный? — отклоняясь от товарища. — То-то я не особо врубился про спейсер.
Ну зачем же радиоктивный. Его бабёнка-плутовка — плутониевая батарея, а он хороший. Самое большее, если у хозяина вдруг приступ экономии, он заставляет утилизировать отходы. В дальнем конце, за помещением, где астреец снимал перед землянином штанишки, есть отстойник. Мусор там капсулируется, направляется в строго оговоренный сектор и испаряется термоядерным лазером.
Вот здорово! Степан же за этим сюда ехал — пострелять.
— Слушай, О-Манж Оманжович, каким бы ты хотел быть животным? Птичкой меньше колибри, чтобы охотнику трудно было попасть в тебя и чтоб с едой не было проблем — упал в цветок, нырнул в нектар с головой и сыт? Или счастливой кошкой у хороших хозяев? Я лично хотел быть до последнего времени китом-одиночкой. Плыть у поверхности, смотреть в зелёную бездну и петь тоскливо: Ы-и-и Ы-и-и-и.
Землянину трудно понять, как при таких астрейских размерах можно переодеться, изменить себя так, что не узнали ни приятели-официанты, ни начальство. Они вовсе даже не спеша, наглее наглого прошли бар художника насквозь и, незамеченные, укрылись в отстойнике. Степан сел на товарища, взялся за сформированные рычаги, поймал в прицел сферу с мусором — новогодний ёлочный шар, и нажал на гашетку. Слепящая игла плазмы улетела к Плеядам, исковерканным другим углом зрения.
— Класс! Что лучше ста рублей? Двести!
Стреляние такая же заразная штука, как зевание. Хочется раз за разом давить и давить на гашетку и радоваться или огорчаться в зависимости от того, попал или не попал.
— Ты думаешь, если здоровый да молодой, самому не в кайф? Извини-подвинься!
Степан пьёт холодную водку и всё понимает прекрасно. Если у тебя между гипсом и ногой попадет камешек — капец! Лучше сразу перетянув себе яички в основании ниткой, умереть сказочной смертью, с головой наполненной фантасмагорическими образами.
— Мы тоже думали: импортные бюстгалтеры, а оказалось — бандажи от грыж у оленей.
Взаимопонимание у них полное. Контрабанда, она хоть где контрабанда — хоть в тундре под Норильском, хоть в космосе под Астреей. И Степана хорошо понимает его друган. Стреляли по волкам не потому, что волки оказались ездовыми собаками (мело, как из ружья, из-за пурги не видно уже с двух шагов), а потому, что спирт — это спирт. Ядрёная материя, раздваивающая разнообразие. Так раздваивает: выбрасываешь своё тело в окно, чешешь вниз и подставляешь телу парадный барабан — Буммм! Так выпьем же за разнообразие торжественнейше.
На голос за кадром: «Алкоголь — медленная смерть.», ответим: «А мы не спешим.» По круглой планете передвигаться прямо первопроходимцам негеометрично.
Степан разудил бровки.
— Ты, змей поганый, переводи дословно. Сказано: «Она его надрочила» — так и переводи, друг каждой проститутки. Это не значит мастурбировать, а означает научить чему-нибудь. Слышь-ка, бестолочь? Возьми словарь Даля и прочитай: печка дрочит — долги клочит. Чем печке дрочить? Поддувалом? Вы там словистику между свояками отбадяжили, а нашего дикорастущего брата через фуфайку слушаете? Не филонить, чирей тебе за щёку, а то как Даля в ухо!
Но машина есть машина, какая бы она наиумная ни была. Одно слово — дура. Но те, кому положено, думается, позже задумаются, как с инфантами обращаться. Инфант, он только до определенного момента инфант. Потом молодые короли ка-ак долбанут-долбанут ковровым бомбометанием, мало не покажется. Продаются лишние авиабомбы со скидкой.
— Когда императорскую фамилию свергают следующие, экс-императорам дают уставную должность в самом конце очереди на императорство и почётную ленту. Дождусь, тебя позову её печатать. Придешь?
Землянин кивает астрейцу головенцией. Творческие представления — материя художников. Гражданин, глотая представления, становится художником. Представления, глотая художников, становятся художественной выпечкой. Поталантливее — вавилоны — богам острастка, схематичнее — жанровые пирожки с художниками. У художников профкосоглазие — они всё видят!
— Переводи дословно, титька тараканья! Яйца могут быть кастаньетами, но кастаньеты яйцами — никогда!
Надеемся на тонкое художественное доосмысление. На выпивку. Был бы художник конструктором унитазов, он бы понимал, что если капнешь мимо на бортик — бортик должен быть минус ноль седьмых десятых, до одной десятой. Чтобы нечаянные капли стекали не на коврик, а внутрь унитаза. Художник — конструктор гармоний. У него всё должно стекать внутрь. Язык бы некоторым в рулон скатать за провокаторские намёки безвозвратно! Тут самая кульминация, а бенефицианту срочно приспичило делится на большую и жидкую доли. Бытовуха, конечно, но универсальные туалеты, приспособленные под деление всех иногостей, поразили Бумажного. Представить унитаз сложностью орбитальной станции — ничего не представить.
— И хотя три медали дают «За спасение утопающих», четвертую уже «За отвагу», у меня нет ни одной. Из-за неё, понятно.
— Из-за кого из-за неё, лапидарий?!
— О святая Цвата-Тацва! Я же рассказываю. Спасательный бот почти немой, его ведут кому положено. Ни сканеров, ни детекторов, одни визоры. А кому вести? Кто надирается внаглую, кто отлынивая, надирается помаленьку. Спейсер автоматически лёг в дрейф. Я крики слышу, а ничего не вижу — только слепяющая плазма, ни верха, ни низа. И скорости бота всего восемь узлов, против течения-то. Когда я их нашел, оказалось, что у капитана пурпурный гюйс офицера императорской семьи! Представляешь?! Обосаться!
— Ну?! — Степану захотелось надрать астрейцу ухо, если бы оно у него было.
— И она…
Наконец-то! Шампанского! Лошади ведро, седокам по кружке.
