Через вакуумный тамбур по соседству вдавился космолет размером с гандбольный мяч.
— Выпустят ложноножки и только держись! Ездишь по их позавчерашним макаронам потом до конца смены.
Степану трудно понять, что значит сузить пространство и каким образом астреец может танцевать в паре. А разве земные танцы не система колебательных движений? — был ответ. Не перпендикулярное выражение горизонтальных желаний, разве? Колебание может быть наимельчайшим.
— Тогда у вас должны быть секс-танцы со штангой.
— Конечно есть. Только не пойму для чего нужна штанга?
Потом киты в океане. Игра, и танцы, и любовь одновременно. Всё верно. Стоит только представить сексуальную вибрацию вибрацией танцевальной. Что далеко ходить, взять его самого — разве он не применяет вибрацию рок-н-ролла, когда сначала мелко топчется перед пустым холстом в нерешительности, почти в панике, а потом решается на танцульки и отплясывает порой до первых петухов пока с ног не свалится? А под какие гармонии выплясывает — глухие подтанцовывают! Сначала по горизонту проползёт оловянный,Zeppelin, с,In my Time of Dying, Потом по головушке золотой свитовской ручкой «The man with the golden arm». Догоняется «Peppermint Twist», с ощущением, что ментоловая жвачка жевалась попой. Потом назаретовский свинцовый автоответчик «Turn on yuor receiver»,Not Faking It, туда же. Мительшпиль с AC\DC «Can?t stand still», с названием говорящим само за себя, и дослушивается «Cooper»(ом), добродушно рассказывающим, как он убивал любимую тёщу. Перемежая спиралями в отечественный наутилус, наколка под сердцем —,БГ, и от пояса очередями веером, ДДТ! А есть еще камлание шамана, «Советкэн Чукотка». Тоже ведь танцы. Не говоря уже о ртутном Фреди — чистом гении, у которого временная передышка с Моцартом в раю.
— То же самое, что проползти по канализационной трубе спин-звездолета палеотитов.
Астреец бежал на этом металлоломе с Палеотии Голарктики. Империя, как только прибрала к рукам систему, сразу же сделала её местом ссылки. А «декабристов» у империи тринадцать на дюжину. Причём никто не хочет демократии, поголовно все монархисты, каждый хочет в императоры. Свергнут эту династию, прибондятся новые и так каждые в среднем четыре года (астрейский год — восемь земных месяцев). В старину на всё про всё четырёх недель хватало, но корефан-то ждать замучился и рукоплутание, простите, по плутонию надоело, и вообще, любовь — это любовь! Неделимость множества, если высоким слогом, и размножение делением, если на практике.
— Я — ладно. Но и ей пришлось за мной проползти в дерьме.
Степану ясно — имеет место любовная история. Нужно заказать высшей меры социальной защиты — выпивки, и подождать. Все пьянки заканчиваются одним и тем же — разговорами о девочках.
После подавления мятежа две фамилии и он жили в одной соте. Не понять землянину, что это за жизнь. Там даже одному не раскрыть орган без риска въехать членом соседу через пробитую стенку. Грустно! Оставалось только мечтать. Почему и тянуло заняться искусством. Почему он печатает не на этом говне, где печатают «Бессмертные», а там, где никто не ждет. У него теперь есть даже свой кореспондент. Он, когда чувствует, что художник выходит сформировать оттиск, караулит днем и ночью. Надеется сделать карьеру. Если О-Манж О-ма О-мо прославится, то и он будет первым биографом с лицензионным материалом. Хвастать не к лицу, но первый его оттиск в сезон — всегда скандал и событие. Полицейские только успевают расчищать дорогу, эвакуировать детей. Зато когда выстреливается идея и формируется оттиск, «Бессмертные» тут же поднимают визг в прессе. Если бы не вибрировали, давно бы уже выпали в осадок.
Степан разбирается далее. Хорошо, если О-МАНЖ О-ма О-мо уже в достаточной мере известный художник-ниспровергатель, разве есть необходимость подрабатывать в кабаках? Оказывается, художник на Астрее, если он не «Бессмертный», не получает деньги за свое искусство. Не о чем тут говорить. Только академику придёт в голову мысль продавать солнечный день, радугу или красивое облако. Если однажды придет в голову такая помойная мыслишка, значит пора становиться «Бессмертным» и жопой к настоящему. А жопе на академической выставке скромность не к лицу.
Пришло время прояснить: чем оттиск академика отличается от оттиска авангардиста?
— О святая Цвата-Тацва! Неужели не ясно? Настоящее и Академия! Пусть оттиск у «Бессмертного» не имеет фазового перехода, говно коньюктурное — окольцовывать творение, как бедных птиц, а у меня тому же облаку жить полчаса, зато посмотреть на него съезжается хренова туча народу с восточных рифов.
Ясно теперь землянину. Ешьте, свободные художники, всё, кроме картошки. Головатый подтвердит, если что. А какие на Астрее птицы? Вон монитор, гляди. Слава Богу, Степан атеист! C говном астрейским тоже теперь ясно — всё-таки, обеднёный U-238, не то что у некоторых, послеобеденное.
Продолжение следует. Плавал астреец матросом, учился заочно… Ходили они на круизном паруснике, забирали на майорате богатенькую публику, меняли такелаж, превращая космический спейсер в парусник. Солнце выбрасывало гигантский язык к сверхмассивному объекту, корабль с солнечным парусом со стопроцентным альбедо плыл над светящейся рекой, разгонялся и его выкидывало на эллиптическую орбиту.
Степан представляет себе эту картину. Зеркальный спейсер, отражая брюхом немыслимый жар, несется над плазменным течением. Парус, колоссальным лепестком распустился перед кораблём, три створных маяка, вахтенный шутит: три огня — это кот сидит на кошке и один глаз прищурил от удовольствия (само собой кошки — не кошки, а обездвиженные лучевики из королевских оранжерей), боковым галсом идет маленькая частная яхта. «Маршируй ему, заснул он что ли?» — «Чего ради? — жует вахтенный сноб. — Спейсер не обязан маршировать каждому. Был бы он хоть внутрисистемной баржей.» Радист-практикант тут же, щенок пьяный, делает вид, что не спит. «Нам бы, нам бы, нам бы пить вино! Нам бы, нам бы, нам бы всем на дно!» Первый рейс же! От капитана до юнг, зашибили муху, выпивки залейся, плазменный шнур плещиться у брюха спейсера, богатеи, знаменитости один знаменитей другого, «Бессмертные» один бессмертнее другого, музыка воет, пол скоро проломится от танцев, блядей стаи, и все роскошные, элитные, аж страшно!
— Вдруг сигнал тревоги, автоматика сработала, я бегу, больше некому, спас-обоймы нет, среди потаскушек вертятся. Шлюпка спущена. Плыву, ищу перевернутую турбуленткой яхту, а кого там плыву! Ты попробуй, сбалансируй хоть бы на полчаса то же облако, если, кроме оттиска, ты должен в первую очередь думать об остаточных явлениях. Выпьем?
