Он заговорил, глядя в прищуренные голубые глаза философа; с каждым его словом эти глаза суживались все больше. Наконец, его собеседник сделал попытку уйти, не говоря ни слова; Влад двумя руками ухватился за ворот чистой вельветовой рубашки, рывком притянул лицо философа к своему лицу и сказал, глядя в щелочки-глаза, что вот эту морду, которая перед ним, он превратит в кровавый блин на глазах у всех студентов, прямо в аудитории…
Философ не дослушал, рванулся, с треском обрывая воротник, и крикнул жене, чтобы вызывала полицию. Влад подставил ногу, не давая возможности захлопнуть дверь; из дальней комнаты выглянули две девочки, лет восьми и лет двенадцати, испуганно вцепились друг в друга.
– Оставьте ее в покое, – сказал Влад философу. – Или будет хуже.
В коридоре снова показалась дородная дама в махровом халате. Остановилась, внимательно глядя Владу в лицо; обернулась тяжело дышащему, в рваной рубашке мужу:
– Так вызывать полицию?
В ее угрюмом взгляде и тусклом голосе было нечто, заставившее философа полностью потерять самообладание, удариться в ругань, в крик, в визг; только тогда Влад ушел.
Да, он ушел; на экзамене философ даже не смотрел в его сторону. Влепил тройку; Анна, лучшая студентка и отличница, получила «четыре». Вместо двух кусочков масла в глазах философа плавал теперь лед. Чтобы замести следы, он не поставил в этот раз ни одной «пятерки», чем вызвал всеобщее возмущение и легкую бурю в деканате.
Это четыре, это все-таки не пять, укоризненно сказал во Владовой памяти очень знакомый голос.
Анна чуть не плакала от обиды и несправедливости. Философ подвергся всеобщему молчаливому остракизму; Влад попытался было встретиться с ним еще раз – в подворотне, – но хитрый франт был очень осторожен и не попался.
«…Не бойся. Если тебя обидит кто-то – я увижу, и больше он к тебе не полезет.
И не пытайся меня вычислить. Скорее всего, у тебя ничего не выйдет. Давай играть в эту игру – будто меня нет. Будто я – везде…»
* * *
Он проснулся в семь утра оттого, что снова ощутил себя в поезде. Будто он спит, не раздеваясь, в купе для проводников, а кто-то из пассажиров колотит в дверь и громко жалуется, что в вагоне холодно.
Он целый год проездил проводником на разных направлениях, с разными напарниками, а иногда и вовсе один. Поезд – это всегда люди, и всегда новые, вот только с напарниками иногда возникали проблемы, ведь поезд – это еще и очень тесно…
За этот год его внутренний счетчик откалибровался почти до совершенства. Влад точно ощущал, сколько прикосновений, сколько разговоров за бутылкой водки, сколько часов молчаливого присутствия потребуется для того, чтобы тот или иной человек ощутил дискомфорт, расставшись с ним. И всегда менял напарников раньше, чем те успевали по-настоящему привязаться. Да, его не любили, считали гордецом и предателем, но он ведь и работал всегда на таких непрестижных направлениях и в таких паршивых поездах, куда приличного проводника калачом не заманишь…
В комнате действительно было холодно. Конечно, не как в зимнем вагоне, где кончился уголь, но все-таки Влад замерз.
Включил обогреватель. Натянул свитер поверх халата. Пошел на кухню, сварил себе кофе, пора было бы согреться – но озноб не проходил.
Простуда? Или усталость после поездки, недосып?
Он включил компьютер, посадил Гран-Грэма слева от клавиатуры, просмотрел написанное вчера вечером. «– Ты обманываешь, – сказала Дея. – Я не верю тебе. Разве можно верить троллю? – Но я только наполовину тролль, – честно ответил Гран-Грэм. – Говорят, что мой папаша был человеком. Или даже эльфом. Ты же видишь мои руки, да и пятки у меня вполне человеческие… – Я не вижу твоей души, – сказала Дея. – Пятки и душа – это ведь не совсем одно и то же…»
Влад вздохнул. Переправил «ответил» на «признался», а потом вернул все, как было. В голове тугим комом стояла будто бы вата; вероятно, поездка и все связанные с ней события не пошли на пользу его способности сочинять.
Или он все-таки заболел? Эта мягкая слабость… Желание улечься на кровать и так лежать до вечера, не поднимая головы…
Расплата. Вслед за радостным возбуждением всегда приходит депрессия. Проходили. Переживем.
«…сказала Дея. – Пятки и душа – это ведь не совсем одно и то же…»
В комнате, кажется, нечем было дышать. Влад распахнул форточку – сразу же сделалось холодно; Влад оделся, накинул капюшон, вышел на крыльцо. Если не идет работа – самое время размести снег во дворе.
Солнца не было. Низкое небо, казалось, вот-вот налипнет на уши. Орудуя фанерной лопатой, Влад вспоминал, как Анна пыталась вычислить автора этих самых писем. Как она дежурила на лестнице, желая увидеть «почтальона». Как посматривала на однокурсников, как задавала ничего не значащие на первый взгляд вопросы – и жадно наблюдала за реакцией. Как просила конспекты то у одного, то у другого – чтобы увидеть почерк; однажды она подстерегла Влада на лестнице, и, стоя совсем близко, попросила конспект и у него, причем мотивация ее любопытства выглядела совсем уж нелепо.
Он мог бы показать свою тетрадь. Почерк у него был характерный, вряд ли Анна ухитрилась бы ошибиться.
Он мог просто обнять ее. И сказать: да, угадала. Это я.
Он мог хотя бы таинственно улыбнуться.
Для того, чтобы Анна всегда принадлежала ему, чтобы она была его женой, чтобы никогда не терять ее – достаточно было протянуть руку. Сделать малюсенький шаг.
* * *
Весь день его знобило. Всю ночь он ворочался с бока на бок, слушал, как постукивает снег в окно; в четыре утра встал и включил компьютер.
«…За вами кто-то идет, – сказала коряга с живыми человеческими глазами. – Лучше вам не знать, кто это. Идите вперед, и ни в коем случае не останавливайтесь. Веди их, тролль, я постараюсь задержать того, кто идет за вами, но дерево быстро горит… надолго меня не хватит!»
Влад посмотрел на собственные ладони. Посидел, покачиваясь взад-вперед; рывком выдвинул ящик стола.
Вот они все. Договора, визитки, вот фотографии с конгресса – Влад раздает автографы, Влад среди издателей, Влад на фоне огромного плаката с зеленым Гран-Грэмом. Вот свежая газета с огромной статьей – и опять же с фотографией. Вот они, документальные свидетельства успеха.
Почему же он ощущает себя жалким неудачником?! Почему так остро? Почему хочется сдохнуть, в лучшем случае – немедленно заснуть?
Может быть, из-за Анны. Из-за того, что он, романтичный дурак, не протянул тогда руку и не взял то, что принадлежит ему по праву.
